Интрига набирала силу. Глупо хихикая, чужак предстал перед властями, не умея говорить на их языке. На него посыпались оскорбления. Его лицо застыло. Его стали бить, но он не издал ни звука, только затравленно смотрел на руки, наносившие удары. Потом он упал на пол, жестами моля о пощаде. Сцена длилась бесконечно. Патрику захотелось стереть яркую краску с лица куклы. Карикатура на культуру. Он не мог отвести глаз от этого лица.
Публика в зале молчала. Только со сцены доносилось ворчание властей. Все ждали, когда большая кукла заговорит, но она не могла сказать ни слова. Карикатурно густые брови, большой нос, кудрявые усы — все эти пародийные черты врезались в память. Когда фигура начала кружиться, пот окрасил парчовую розовую рубаху на плечах и спине в кроваво-красный цвет. Она топнула ногой, пытаясь заговорить. Другие куклы, раскачиваясь, как бамбук, собрались на одной стороне сцены. Фигура опустилась на колени и принялась хлопать одной рукой по деревянному полу, словно прося о помощи, — в безмолвие спектакля ворвался нестерпимо громкий звук.
Зрители стали хлопать в унисон, аплодисменты отзывались эхом в высоких сводах водоочистной станции. Патрик был не в силах пошевелиться, его глаза были прикованы к скорчившейся фигуре, к маниакально колотящей по полу руке. Это было невыносимо. Это было абсурдно. Ему хотелось, чтобы зал утих, чтобы кукла перестала испытывать страх. Он видел обведенные желтыми кругами глаза, кровавую от пота рубаху, глаза на разрисованном лице смотрели снизу вверх, как у собаки. Патрик встал и, спотыкаясь, двинулся к проходу. Ему хотелось оказаться где-нибудь еще, уйти из здания. Пульсация аплодисментов, накрыв его, все убыстрялась. Каждый его шаг отзывался ужасным шумом. Патрик оказался среди оркестрантов, безмолвных оркестрантов, сидевших здесь в ожидании следующего акта, когда их позовут играть. На коленях у них лежали инструменты, своими изгибами и извилинами напоминавшие замороженные органы человеческого тела. Он полез вверх и поскользнулся, не в силах отвести глаз от лица-маски и хлопающей белой руки. Он шагнул через лампу, поднялся на сцену и, подойдя к обессиленной фигуре, увидел, что исполнитель гораздо меньше, чем ему казалось, что это женщина.
Он встал на колени и взял ее за плечи, коснувшись влажной спины. Потом нагнулся, поймал руку, продолжавшую колотить по полу, словно она принадлежала автомату или пловцу, неспособному остановиться. Оторвал ладонь женщины от пола и медленно положил ей на бедро. Потом он поднял глаза и посмотрел сквозь ореол света во внезапно затихший зал.
