Теперь за окном кареты лежала плоская равнина Пикардии. Ровно нарезанные каналы, угодья и нивы, с которых уже месяц как были убраны хлеба; поросшие кустарником межи. Разве что рощи здесь погуще, чем во Фландрии. Даль была подернута клочьями тумана. Меня знобило, видно, не просто далось мне посещение собственной могилы. Никогда ранее я с такой силой не ощущал свою несовместимость с тем, что мы обычно называем временем. Глядя на себя со стороны, я не уставал поражаться безумной работе моего мозга, одновременно перемалывающего события, относящиеся к первым десятилетиям нашего века, к его середине и к самому концу. Собственно времени как шкалы следующих одним за другим исторических фактов для меня не существовало. Я одинаково свободно — зримо и слышимо — чувствовал себя в любой точке хронологической таблицы. Я пересек границу Франции в августе 1788 года, но в то же время все, что происходило со мной в 1724 на улицах Лондона, в 1760 годах на дороге в Париж оказывалось ощутимой и непосредственной явью.
Кто я?
Этим вопросом я не уставал задаваться все эти годы? Для меня не существует ни прошлого, ни настоящего, ни будущего — только сиюминутное и вечное, а также свершившееся и не совершенное. Эти понятия я с грехом пополам еще могу различить в своем сознании, все остальное не для меня. Я — человек, лишенный мечты. Я неспособен мечтать, всякая моя, как мне кажется, фантазия, причуда, всякий вымысел, в конце концов оборачивался реальностью. Других видений, кроме пророчеств, предсказаний, проникновения в тайну свершающихся — не важно, в прошлом ли, в будущем — событий, мне видеть не дано. Всякий бред являлся либо свидетельством произошедшего в истории, либо предчувствием непременно надвигающегося события. Дороги Франции особенно располагают к размышлениям, но даже они, ухоженные, поддерживаемые в идеальном порядке, не в состоянии были освободить меня от печали, от неистребимой горечи, которая скопилась в моей душе за все эти столетия, которые я прожил на свете.
Одно спасение женщины! Хвала Всевышнему, за то, что он не ограничился одним неудачным опытом и не пожалел ребра своего любимца, чтобы создать это нежное, обольстительное существо. Я всегда мчался от одного приключения к другому, эта пуповина крепче других связывала меня с реальностью. Один из самых увлекательных анекдотов ждал меня в Лондоне… Она была очень молоденькая и необыкновенно остроумная кокетка, эта маркиза Д. Я познакомился с ней в богатых меблированных комнатах госпожи Пенелопы Томпсон, расположенных на Брук-стрит, в нескольких минутах ходьбы от квартиры, которую занимал в ту пору в Лондоне несравненный Гендель. Несмотря на выдающуюся худобу и впалые щеки, хозяйка пансиона оказалась приветливой и добродушной женщиной. Вам когда-нибудь приходилось встречать сушеную, высокую и добродушную англичанку преклонных лет? То-то. Удивительные подарки иногда подбрасывает нам жизнь.
