— Это наш давнишний спор!.. — громко с уральским говорком произнес пожилой мотоциклист из роты. — Надо конкретно…
— Вам пока никто слова не давал, — одернул его Градов.
— Так это общий сбор батальона или открытое партийное? — поддержал уральца с другого конца усатый сержант из добровольцев.
— Открытое, открытое партийное. Но не митинг! — воткнул в него палец Градов. — И еще факты никому не нужных поджогов жилых зданий! — майор театрально пожал плечами, и его погоны поднялись горбиками.
— Никаких загадок — это уголовная практика, грабежи, иные преступления и заметание следов, — четко произнес капитан Хангени, его Градов не поправлял. — Ну, разумеется, и пьяные поджоги… Уголовники всех мастей…
— Урки урками, а не плохо бы друг на друга посмотреть… — старший возраст собравшихся брал верх.
Поднялся шум, сборище проснулось, но несколько голосов потонуло в массе тех, что были против всякого ужесточения наказаний. («А то, глядишь, почти всех перестрелять придется, — роптали наиболее искренние. — Война все спишет!»)
— Так вот! Приказ Верховного Главнокомандующего… — все стихли. — За номером… — майор произнес номер с нулями впереди. — Секретный! (Это, интересно, от кого?) Приказываю — двоеточие — суд военного трибунала. И расстрел! А в особо злостных случаях с поджогами и насилиями — расстрел на месте!.. Специальными патрулями и нарядами… Без всяких судов… — это уж он добавил, кажется, от себя.
Водворилась скверная тишина, которая обычно распространяется в момент, предшествующий крайней опасности.
Обстановка складывалась, скажем прямо, неприятная: с одной стороны, Приказ Верховного, с другой — какая-то враждебность солдат к его содержанию (несколько «стариков» не в счет). Люди смотрели друг на друга — это было долгое переглядывание и нехорошее узнавание. Хотя мародерствующих здесь было не так уж много, но ведь на фронте почти все всё друг про друга знают (ну, за исключением совсем уж глухой тайны…). Намечались некоторая конфронтация и раскол. Из заднего ряда кто-то требовательно выкрикнул:
— А когда же можно будет?! — интонация прозвучала скверная, бунтарская, с блатным оттенком.
Майор почуял, что надо как-то разрядить обстановку.
— Товарищи, Польша — это Польша! Территория дружественного, союзного нам государства. А не какого-нибудь Пилсудского-Миколайчика! — он картинно вытянул руку на запад. — До логова фашистского зверя осталось сто семьдесят километров! Это один настоящий рывок для таких, как вы!.. Мы скоро доберемся до этого логова!.. И там… — большинство ждали жареного, зашумели с оттенком ликования. — Там… Там мы выдадим им такого разноцветного шишкин-перцина!..
