Гребнев вызвал дежурного, чтобы тот помог Ивану отнести картину на квартиру тёти. Чагин отказался. Картина была не велика. Он решил, что сам справится. Когда входил в ворота, понял, что напрасно не послушал Гребнева. Одному нести было несподручно. Иван взопрел, неся картину то на плечах, то на голове. Лёгкий ветерок со снегом вырывал полотно из рук, не давал идти, почти сдувая с дороги. Не близкий путь оказался очень трудным. Иван упорно продвигался вперёд, представляя, как будет рада тётка, увидев пейзаж, висевший у них в гостиной. «Собственник ты, не захотел оставить картину и на несколько дней. Ничего бы с ней не стряслось. Стояла бы за шкафом, никому не мешала. Поволок ты своё сокровище по метели, из последних сил. Таким ты не был. Цепляешься за своё старое. Жалкуешь о нём».
Иван смотрел на Пожарскую, а память услужливо вырисовывала лицо Груши, её чёрные дуги бровей, прямой носик, большие с лукавинкой глаза, редкие крохотные веснушки. Казалось, что ощущает тёплый золотой крестик на длинной цепочке, опускающийся в трещину между белых гутаперчевых репок. Он даже перестал дышать, удивившись сходству двух лиц. Хотя сходства, даже близкого, не было. Это ему казалось, потому что так хотел, старательно дорисовывая в собственном воображении эти два лица, сливая их в одно..
Пожарская печатала на машинке быстро. Она лишь изредка всматривалась в круглые клавиши. Почти, не глядя, толкала нужную кнопку, выбивая стрекотание аппарата. Сколько бы он ни вслушивался, а уловить какой-то ритм не мог. Его не было. Ивану хотелось, чтобы звучала мелодия пишущей машинки, мелодия, которую извлекают милые пальчики. Поэтому нравилось смотреть за ними, порхающими над чёрными кнопками. В глубине сознания казалось, что он видел их над чёрно-белыми клавишами рояля, но тогда звучала чистая волнующая мелодия, а сегодня опять раздаётся треск, редкий стук падающих дробинок в жестную банку.
Ему постоянно чудилось, что эти пальчики с маленькими почти детскими ноготками замёрзли, их нужно непременно согревать дыханием. «Где же я её видел? — терзал отуманенную память Чагин. — Мы знакомы. Мы встречались. Может быть, Катя была подругой сестры? Возможно, она сестра кого-то из приятелей? В той, прошлой жизни они встречались».
Вот Екатерина подула на руки, сняла очки, начала протирать вспотевшие стёкла. Большие беспомощные светло-карие глаза необычного разреза, опушённые длинными ресницами, вновь магнитом притягивали к себе Чагина. Пожарская протёрла стёкла, спрятала в карман гимнастёрки платочек, закрепила за крохотными приплюснутыми ушами дужки очков, и словно отгородилась от Ивана, от редактора, от всего мира. Улыбнувшись, с какой-то нежной интонацией спросила:
