— Гляди — как спит…
Спал он хорошо, но, на мой взгляд, ничем не лучше других детей, а если и была разница, так она падала на обстановку: он лежал на куче ярких осенних листьев, под кустом, — какие не растут в Орловской губернии.
— Ты бы, мать, легла…
— Не-е, — сказала она, покачивая головою на развинченной шее, — мне прибираться надобно да идти в энти самые…
— В Очемчиры?
— Во-от! Наши-те, поди, сколько верст ушагали…
— Да разве ты можешь идти?
— А богородица-то? Пособит…
Ну, уж если она вместе с богородицей, — надо молчать!
Она смотрит под куст на маленькое, недовольно надутое лицо, изливая из глаз теплые лучи ласкового света, облизывает губы и медленным движением руки поглаживает грудь.
Я развожу костер, прилаживаю камни, чтобы поставить чайник.
— Сейчас я тебя, мать, чаем угощу…
— О? Напои-ка… ссохлось все в грудях-то у меня…
— Что ж это земляки бросили тебя?
— Они не бросили — зачем! Я сама отстала, а они — выпимши, ну… и хорошо, а то как бы я распросталась при них-то…
Взглянув на меня, она закрыла лицо локтем, потом, сплюнув кровью, стыдливо усмехнулась.
— Первый у тебя?
— Первенькой. А ты — кто?
— Вроде как бы человек…
— Конешно, человек! Женатый?
— Не удостоился…
— Врешь?
— Зачем?
Она опустила глаза, подумала:
— А как же ты бабьи дела знаешь? Теперь — совру. И я сказал:
— Учился этому. Студент — слыхала?
— А как же! У нас у попа сын старшой студент тоже, на попа учится… — Вот и я из эдаких. Ну, пойду за водой… Женщина наклонила голову к сыну, прислушалась — дышит ли? — потом поглядела в сторону моря.
— Помыться бы мне, а вода — незнакомая… Что это за вода? И солена и горька…
— Вот ты ею и помойся — здоровая вода!
— Ой?
— Верно. И теплей, чем в ручье, а ручьи здесь — как лед…
— Тебе — знать…
Дремля, свесив голову на грудь, шагом проехал абхазец; маленькая лошадка, вся из сухожилий, прядая ушами, покосилась на нас круглым черным глазом — фыркнула, всадник сторожко взметнул башкой, в мохнатой меховой шапке, тоже взглянул в нашу сторону и снова опустил голову.
— Эки люди здесь несуразные да страховидные, — тихо сказала орловка.
Я ушел. По камням прыгает, поет струя светлой и живой, как ртуть, воды, в ней весело кувыркаются осенние листья — чудесно! Вымыл руки, лицо, набрал воды полный чайник, иду и вижу сквозь кусты — женщина, беспокойно оглядываясь, ползает на коленях по земле, по камням.
— Чего тебе?
Испугалась, посерела и прячет что-то под себя, я — догадался.
— Дай мне, я зарою…
— Ой, родимый! Как же? В предбаннике надо бы, под полом…
