— Батюшки! Ба…ай!
Дерево трещало и падало, плотники бессмысленно смотрели на свою разрушающуюся работу и, боясь подойти ближе к стройке, мялись на месте, слушая укоры дедушки Осипа.
— Говорил я… братцы: крепи гвоздями — вот! Не послушали… погубили душу! Ведь разбился, чай! Ах ты, мать пресвятая! Чего стоите? Стоите чего, демоны? Идите… тащите его… А! Ах ты, господи! Идите, говорю, псы! А?
— Чего уж очень-то? — угрюмо сказал Лаптев. — Не кто виноват… Сам он говорил: лес бери старый…
— Гвоздей-то не было… не давал он! — крикнул кто-то.
— Али мы виноваты? — ворчливо заявил другой.
— Так погибать ему за это? а? Погибать?
Дедушка Осип суетился среди артели, весь красный от возбуждения, и дрожащими руками толкал и дёргал ребят.
А леса, одна стойка за другой, пошатывались и, скрипя, отходили от стены дома. И с них всё летели на землю кирпичи, доски; упал и покатился по земле какой-то ушат, сыпалась извёстка, окружая катастрофу облаком белой пыли. Криков Колобова не было уже слышно.
— Ин пойду я, — задумчиво глядя в облако пыли, сказал Мазин и пошёл…
— Не ходи! Убьёт! — крикнули ему.
— Не тронь! Иди, Ваня! иди, друг… для господа иди!
Но он шёл и без поощрений дедушки Осипа. Шёл, как всегда, неторопливо и покачивался с боку на бок на своих кривых ногах.
Уже собралась густая и шумная толпа народа, и среди неё хлопотливо бездействовали двое полицейских. Облако извести рассеялось и обнаружило безобразный остов разрушенных лесов, — всюду торчали доски, жерди, иные ещё покачивались, точно не решаясь упасть на землю.
Одна доска, высовываясь из окна дома, качалась сильнее других, ибо на конце её лежал Колобов. Он охватил доску руками и ногами, прильнул к ней головой и животом и так висел в воздухе. Другой конец доски был защемлён в груде навалившегося на него дерева и упирался в колоду окна. Доска была защемлена крепко, но она могла переломиться, или человек, прицепившийся к ней, мог лишиться сил, выпустить её из рук и упасть на землю, на острые обломки дерева, с высоты почти трёх этажей. Но пока он лежал на ней смирно, молча, точно сросшись с деревом.
Когда публика увидала эту картину, она на минуту смолкла и затем разразилась с удвоенной силой шумом, в котором выразила все свои чувства от ужаса и до любопытства. Потом стали советовать друг другу:
— Брезент надо растянуть на руках, и пусть он в брезент прыгнет…
— А ежели он без памяти?
— Войти в дом и тащить доску назад в окно.
— А она переломится…
