Том 3. Рассказы 1896-1899 | страница 2
И я был весьма обрадован, когда однажды между хозяином и солдатом разыгралась такая сцена.
— Ну, солдат, — сказал хозяин, появляясь в пекарне с лицом сияющим и довольным и с глазками, сверкавшими ехидной улыбкой, — ну, солдат, оттопыривай губы и играй походный марш!
— Чего еще?! — мрачно сказал солдат, лежавший на ларе с тестом и, по обыкновению, полупьяный.
— В поход собирайся! — ликовал хозяин.
— Куда? — спросил солдат, спуская с ларя ноги и чувствуя что-то недоброе.
— Куда хочешь…
— Это как понимать? — запальчиво крикнул солдат.
— А так и понимай, что больше я тебя держать не стану. Получи расчет и на все четыре стороны — марш!
Солдат привык чувствовать свою силу и безвыходность положения хозяина, заявление последнего несколько отрезвило его: он понимал, как трудно ему с его плохим знанием ремесла найти себе место.
— Ну, это ты врешь!.. — с тревогой сказал он, вставая на ноги.
— Иди-ка, иди…
— Идти?
— Проваливай.
— Наработался, значит… — с горечью мотнул головой солдат. — Пососал ты из меня крови, высосал и вон меня. Ловко! Ах ты — паук!
— Я паук? — вскипел хозяин.
— Ты! кровососец-паук — вот как! — убедительно сказал солдат и, пошатываясь, пошел к двери.
Хозяин ехидно смеялся вслед ему, и его глазки радостно сверкали.
— Поди-ка вот теперь поступи на место к кому-нибудь! Н-да! Я тебя, голубчика, везде так разрисовал, что, хоть ты даром просись, — не возьмут! Нигде не возьмут…
— Нового наняли? — спросил я.
— Новый-то — он старый. Моим подручным был. Ах, какой пекарь! Золото! Но тоже пьяница и-их! Только он запоем тянет… Вот он придет, возьмется за работу и месяца три-четыре учнет ломить, как медведь! Сна, покоя не знает, за ценой не стоит. Работает и поет! Так он, братец ты мой, поет, что даже слушать невозможно — тягостно делается на сердце. Поет, поет, потом учнет снова пить!
Хозяин вздохнул и безнадежно махнул рукой.
— И когда он запьет — нет ему тут никакого удержу. Пьет до тех пор, пока не захворает или не пропьется догола… Тогда стыдно ему бывает, что ли, он пропадает куда-то, как нечистый дух от ладана. А вот и он… Совсем пришел, Леса?
— Совсем, — отвечал с порога глубокий, грудной голос.
Там, прислонясь плечом к косяку двери, стоял высокий, плечистый мужчина лет тридцати. По костюму это был типичный босяк, по лицу — настоящий славянин. На нем красная кумачовая рубаха, невероятно грязная и рваная, холщовые широкие шаровары, на одной ноге остатки резинового ботика, на другой — кожаный опорок. Светло-русые волосы на голове были спутаны, и в них торчали щепочки, соломинки; все это было и в его русой бороде, точно веером закрывавшей ему грудь. Продолговатое, бледное, изнуренное лицо освещалось большими голубыми глазами, они смотрели ласково. Губы его, красивые, но немного бледные, тоже улыбались под русыми усами. Улыбка была такая, точно он хотел сказать виновато: