— Не спрашивай, — сказал мой братец Самма, желтея от страха.
— Я тебе еще вчера сказал, катись домой, — сердито буркнул братец Елиав.
— Да, он же тебе еще вчера сказал, катись домой, — поддакнул Аминадав. — Кто будет пестовать немногих овец тех в пустыне, пока ты тут шалопайничаешь?
Я напустил на себя обиженный вид.
— Я всего-навсего задал простой вопрос.
— Иди ты со своими простыми вопросами, — оборвал меня Самма, — знаю я твои простые вопросы.
— Я дам тебе простой ответ, — свирепо сказал Елиав. — Я знаю, зачем ты вернулся — покрасоваться захотел. Ступай домой, ступай домой, дрянной, тщеславный мальчишка.
— Ты что, не видишь, у нас и так забот полон рот, — прибавил Самма, указав на Голиафа.
— А может, я смогу вам помочь, — сказал я.
— Не смеши меня, — огрызнулся сквозь щербатые зубы Елиав. — Тебе охота потолкаться вокруг, посмотреть на сражение, ведь так? Мы знаем высокомерие твое и дурное сердце твое.
— Какое еще высокомерие? — высокомерно ответил я. — Какое дурное сердце? Нет у меня высокомерия. И дурного сердца нет. Я всего лишь спросил, что сделает царь тому, кто сразится с этим филистимлянином и убьет его и снимет поношение с Израиля?
— Что сделает царь? — словно не веря своим ушам, откликнулся их тысяченачальник, и от него я наконец-то получил нужные сведения. — Что сделает царь? — вторично воскликнул добряк, прожевав утреннюю порцию свежих фиников и сырого лука. При мысли о смешанном их соке у меня слюнки потекли. — Ты лучше спроси, чего царь не сделает. Может быть, царь одарит того великим богатством, и дочь свою выдаст за него, и дом отца его сделает свободным от налогов в Израиле.
Естественно, я возликовал.
— Без булды? — спросил я.
— Без булды, — заверил он.
— Так почему же тогда, — вопросил я нахально и вычурно, — никто до сих пор не сошел к нему, ибо кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит воинство Бога живого?
Заслышав это, Елиав, Аминадав и Самма стиснули кулаки, обступили меня и потребовали, чтобы я сию же минуту покинул поле боя и отправился к отцу моему в Вифлеем.
Вот тут-то я и показал им всем кукиш, а сам, точно озорной и упругий луч света, понесся к другим позициям, тараторя почти без умолку. Очень мне странно, с неизменной розовощекой, беззаботной наглостью сообщал я одному отряду бойцов за другим, что никто в армии израильтян не имеет достаточно веры в Бога живого, чтобы помериться силами и уменьем с этим необрезанным ворогом, пусть даже столь неодолимым с виду. Во что же теперь верить неискушенному деревенскому пареньку вроде меня? О да, я выводил их из себя, я их провоцировал, я возбуждал любопытство. Я пролетел вдоль боевых порядков, будто дуновение ветерка. То были дни, когда каждый из нас, молодых, способен был скакать по горам и перепрыгивать холмы с проворством, какое и не снилось коренастым, нескорым на ногу филистимлянам, вламывавшимся в наши селения, чтобы портить виноградники наши в цвете, а затем тщетно пытавшимся от нас отбиться. Раз за разом я повторял все одно и то же. Сыны Манассиины препроводили меня в стан сынов Ефремовых, а те в свой черед к сынам Вениаминовым, к их сотскому, под началом которого состояло двадцать четыре человека.
