Ему хотелось узнать о Ядвиге и сыне больше, чем она сказала, но привычная осторожность не позволяла расспрашивать. Хотя самое тяжелое свалилось с плеч — он знает, что они живы, но волнение от предстоящей встречи нарастало. Какой у него сын? Ведь мальчику сейчас восемнадцать лет.
Это уже настоящий мужчина… А Ядвига? А что, если у нее другой муж? Ведь прошло одиннадцать лет! Как это давно было! Невозможно снять с плеч тяжесть этих долгих лет, как не уйти от седины…
— Ну, вот мы и пришли!
Голос девушки мелодично певуч.
Он еще раз взглянул на нее. Серая, под цвет жакета, вязаная шапочка одета без кокетства. Правильный носик, решительная линия красивого рта.
Она улыбалась, смутно о чем-то догадываясь.
— А, Саррочка! Сейчас иду…
— Я не одна, Ядвига Богдановна, к вам гость. Добрый день, Раймонд!
Раевский почти касался головой потолка низкой крошечной комнаты. Единственное окошко выходило в стену какого-то сарая. Было темно и тесно.
Ядвига, надевавшая пальто, оглянулась.
Сигизмунд снял отяжелевшей рукой шапку и сказал тихо:
— Добрый день, Ядзя!
Несколько секунд Ядвига смотрела широко раскрытыми глазами.
— Зигмунд!..
Она рыдала, судорожно обняв его, словно боясь, что его опять отнимут у нее.
— Зачем же плакать, моя дорогая, зачем? Вот мы и опять вместе… Не надо, Ядзя… — уговаривал ее Раевский.
Раймонд не отрываясь смотрел на отца. Это о нем рассказывала ему мать длинными вечерами с глубокой нежностью и любовью. В своем воображении Раймонд создал прекрасный образ отца, мужественного, сильного, справедливого и честного.
В сердце мальчика вместе с любовью к отцу росла ненависть к тем, кто его преследовал, заковал в кандалы, сослал на каторгу.
Мальчик не мог ясно представить себе, что такое «каторга».
Он чувствовал только, что это что-то мрачное, безысходное. Мать говорила о далекой, где-то на краю света, стране — Сибири, где лютый холод, непроходимые леса или мертвые поля, покрытые снегом. На сотни километров кругом — ни единой живой души. И вот там, в этом мрачном краю, люди в кандалах глубоко в земле роют золото для царя. Их сторожат солдаты. Это и есть каторга. И там его отец.
Сколько слез пролил мальчик, слушая печальные повести матери о том, кто хотел лишь одного — счастливой жизни для нищих и обездоленных…
Кому, как не сыну, могла рассказать мать о своем незаживающем горе, о молодой искалеченной жизни, о том, кого она не переставала любить и ждала все эти долгие годы? Всю свою неистраченную нежность перенесла мать на сына.
