Были ли это первые явные симптомы? И по сей день не знаю. Ни я, ни дочери не могли найти случившемуся никакого объяснения. Мы боялись лишь скандала и позора. Деть его было некуда, и мы, по крайней мере, хотели его хоть как-то спрятать.
Поймите же, дочери были еще не замужем... В сентябре я отвел его в школу на окраине города; в первую неделю я пораньше уходил с работы, чтоб встречать его у ворот школы. Я боялся, как бы дети не стали издеваться над ним.
Он тяжело шагает рядом со мной, его ладонь в моей руке, ясное сентябрьское небо, полдень. Новый ранец плотно прилегает к спине, макушка надежно упрятана под шапочку, рот приоткрыт. Я слышу его дыхание, его глаза глядят на мир без интереса, просто так глядят, благо, что открыты.
Знакомые приподымают шляпы, подходят к нему, пожимают мне руку, треплют его по щеке, берут его маленькую ладонь, пожимают ее. Просят улыбнуться. Тяжелый взгляд, который он бросает на них, способен пригвоздить к месту. Идиот, законченный идиот.
Через неделю я предоставил ему возможность самому возвращаться домой. Мои опасения были напрасны. Не потребовалось никаких усилий, чтобы изолировать его, он был изолирован изначально.
В том же году дочери вышли замуж. Обе в один день, поспешно, будто их подгоняли, будто их выталкивали, будто они стремились побыстрее уйти из дому они ведь были еще очень молоды.
Целый год до этого в доме была кутерьма. Недели не проходило без увеселений, больших или скромных. Дочери слезно умоляли меня спрятать его куда-нибудь, и я, по слабости своей, соглашался. Я слонялся с ним по улицам и полям, бродил по берегу моря.
Мы гуляли молча. Глядели на закат, на первые звезды; то есть я глядел, а он стоял рядом неподвижно, уставившись в землю. Но когда полили дожди и поля превратились в болота, мы вынуждены были оставаться дома. Женихи слонялись по комнатам, с ними их приятели и приятели их приятелей, - словом, дым коромыслом. Вначале мы прятали его в комнатке дл прислуги, но когда у него начиналась бессонница, мы отправляли его на кухню. Он сидел там в пижаме и глядел на входящих и выходящих, затем его научили вытирать посуду. Сперва ему доверяли только чайные ложки, потом стали давать и ножи.
Потихоньку он перебрался в гостиную, в самый вертеп. Сначала в качестве разносчика тарелок со сладостями или с солеными хрустящими палочками, затем стал наливать рюмки и подавать зажженные спички курильщикам. Поначалу гостей шокировал его вид. При его появлении наступало неловкое молчание. Этакий сладостный ужас. Одного из женихов прямо сдуло с кресла, он забился в угол у темного окна, нашел там себе убежище. В тишине, повисшей в комнате, слышалось только учащенное дыхание ребенка; преисполненный серьезной торжественности, он обносил гостей сладостями. Никто не отказывался взять конфетку или соленую палочку.
