. Не знаю, понимаете ли вы, как это опасно, когда имеете дело с вездесущей полицией императора. Известно ли вам, что она жестока до крайности и что если наш заговор будет раскрыт, то мы еще дешево отделаемся, проведя остаток жизни в Венсенском или каком-нибудь другом замке
[3]?!
Графиня. А слава, если мы восторжествуем!
Граф. Слава — громкое слово, и только. Впрочем, раз уж мы затеяли... несколько легкомысленно это дело, постараемся вести себя осмотрительно. Заговор так заговор, согласен, раз вы этого желаете, но зачем себя компрометировать? Знаете, что меня тревожит больше всего? Я боюсь, как бы вы не повредили нашему делу своим усердием, которое граничит нередко с безрассудством. На днях, например, у префекта вы заявили весьма некстати, в присутствии человек двадцати гостей, что вам не нравится война с Испанией и что вы были бы очень огорчены, если бы туда послали вашего кузена.
Графиня. А разве не ужасна испанская война... война... началом которой послужило гнусное предательство[4]? И кто же оказался жертвой этого чудовищного вероломства? Принцы, которых мы должны боготворить, ибо они принадлежат к августейшему семейству[5], некогда правившему нами... Когда-нибудь с божьей помощью мы вновь увидим его на престоле.
Граф. Не говорите так громко. Франсуа может услышать нас из передней. Да, согласен, испанская война ужасна, но сказать это у префекта!.. Он все слышал — после обеда его супруга предложила кофе всем гостям, кроме меня.
Графиня. Хороша месть, нечего сказать! Вполне достойная этой особы, которая важничает, сидя в своей коляске, будто никто не знает, что она дочь басонщика. Терпение! Придет день, и мы обратим в прах те ядовитые грибы, которые революция взрастила на развалинах престола.
Граф. И восстановим законный порядок. Я не дождусь его возвращения. С этими новыми законами невозможно послать на галеры подлых браконьеров, которые после первого октября не оставляют нам в лесу ни одной куропатки.
Графиня. Вспомните о славных привилегиях, которыми пользовались ваши предки. Разве не вопиет о мщении то обстоятельство, что граф де Турнель не был назначен губернатором своей провинции, — он, чьи предки содержали тяжело вооруженных всадников и взимали сбор со всякого, кто переправлялся по дрянному мостику в миле отсюда?
Граф. У меня имеются бумаги, подтверждающие это.
Графиня. И, наконец, разве не ужасно, что вы, господин де Турнель... в минуту отчаяния... просивший о звании камергера, натолкнулись на отказ узурпатора? Разве это оскорбление не затмевает всех доводов, которые подсказывает вам благоразумие?
