Стахова сейчас больше занимало другое: опытный сталкер, конечно же, не стал бы тащить в Укрытие просто так тело мертвого мутанта — к нему ведь и прикасаться-то лишний раз неохота, — а значит, он еще чего-то недопонял. В чем-то здесь крылся подвох, но в чем? Илья Никитич беглым взглядом окинул еще раз скрюченное тело и посмотрел на Тюремщика, пытаясь разгадать, в чем же тогда секрет этого чуть ли не брызжущего искрами взгляда.
— Ты что, не видишь этого, Никитич? — спросил он.
— Не вижу — что?
— Ну вот же, глянь! — Тюремщик потянулся к мертвому телу и выдернул из-под него клок синей материи. — Видишь?
— И что? У нас одетый проклятый?
— Не в этом дело, — терпеливо качнул головой сталкер. — Но подумай: ты выдел раньше что-либо подобное? Только честно?
— Постой, постой, — захлопал ресницами Стахов и встряхнул в воздухе указательным пальцем. — Ты же не будешь мне сейчас рассказывать, что проклятые начали эволюционировать, превращаясь обратно в людей? Сегодня они в одежде, а завтра они будут пользоваться расческой? Скажи, что нет!
— Ты так и не понял, — коротко качнул головой Тюремщик и протянул Илье Никитичу другой клок материи, такого же синего цвета, только побольше. Сомнений не было — это была та же ткань, что и выдернутый из-под проклятого клок. Но на нем имелось еще кое-что. То, что заставило Стахова действительно забыть обо всем остальном и, вперившись полными изумления глазами в темный прямоугольник, аккуратно пришитый к материи серыми нитями, самозабвенно водить по нему пальцами, будто определяя подлинность древнего гобелена.
Это была нарукавная нашивка, шеврон, с изображенным на нем выезжающим из тоннеля поездом, а сверху была надпись: «Харьковский метрополитен». Стахов поднес его к глазам, внимательно рассматривая каждую букву и пытаясь привести в порядок взбудораженные, как стая напуганных ворон на городской площади, мысли.
— Что ты хочешь этим сказать? — Он поднял на Тюремщика полные недоумения глаза. — Что этот проклятый притащился сюда из Харькова?
— Из Харькова? — переспросил рыжеволосый напарник Карана. — А где это, Харьков?
— Я ничего не хочу сказать, но думаю, что да. — Тюремщик пошарил рукой за закрытой створкой фургона. — Вот.
Он протянул Стахову зеленый армейский вещмешок. Точнее, то, что от него осталось. Изодранный весь, дырявый, с одной только целой шлейкой, тем не менее не пустой. В нем что-то было, небольшое и негрузное, что-то, что принадлежало мертвому проклятому. И это обстоятельство придавало ситуации еще большую загадочность. Ведь проклятые, уподобившись зверям, не нуждались ни в одежде, ни в ручной поклаже.
