Сердце Бородина сжалось. Повернув голову, он встретился с любопытным взглядом широкоплечего солдата, искоса наблюдавшего за ним. Боец был давно небрит и от того казался пожилым, но глаза его, серые как ноябрьское небо, глядели по-юному беспечально, даже с некоторой хитринкой. Сидел он на каком-то тряпье, поджав под себя левую ногу. Правая нога, до колена деревянная, была вытянута и служила своеобразной опорой и, если угодно, средством производства. Воин, ловко орудуя ножом, вырезал на ней из обрубка толстой палки какую-то детскую игрушку.
— Гордая женщина! — воин чуть заметно кивнул в сторону молодой матери.
— А вы ее знаете? — спросил Бородин.
— Мужика-то у нее беляки ухлопали. А на войну они вместе шли — такая уж любовная у них история вышла... Ну вот я ей говорю давеча: может, деньжонок, Ольга Никифоровна, примешь: у меня немного есть, да и ребята собрали бы на сиротство... А она: «Себя, говорит, пожалей, солдат. Пока мы, говорит, с Ваняткой вдвоем, да власть народная с нами, мы не сироты. А вот тебе, говорит, и осиротеть не мудрено: не всякая баба калеку примет с войны...» Сказала, как узел завязала, как в воду глянула: у меня и вправду полный разлад по этой части. Пока в госпитале лежал, невеста замуж за другого выскочила. А эта бы себе такого не позволила, — снова кивнул в сторону красноармейской вдовы воин. — «Будем, говорит, с Ваняткой на папкину могилу ездить каждый год». Во, какие бывают бабы!
— Молодец! — похвалил Бородин.
Боец, преисполненный доверия к Бородину за поддержку, быстро досказал:
— Ты думаешь, комиссар, я ей попутчик? Совсем наоборот: она из Орла, а я донбасский. Ехал вслед за нею с Каховки, только не признавался, что ради нее в другую сторону повернул: где узелок поддержу во время посадки, а когда мальчонку позабавлю. Решил я ее до самых родных мест проводить. Будь что будет. Вроде приказ я получил от своей совести, не могу не выполнить до конца.
— Правильно делаешь, товарищ! — горячо похвалил воина Бородин.
Не успели утихнуть последние аккорды боевой походной, как кто-то тоскливо вздохнул:
— Эх, якбы «Дывлюсь я на небо...» Давно не чув...
Грицюк еще ниже наклонился к гармонике, шевельнул ее лады. И полилась, точно весенний ручей, мелодия старинной песни.
Грицюк закончил вступление и кивнул вставшему возле него красноармейцу:
Дывлюсь я на нэбо
Та й думку гадаю...
Песня шла от сердца, а потому проникала в самые души людей.
Чому я нэ сокил,
Чому нэ литаю...
