Торжественное блюдо — чобан-шашлык по достоинству оценили и мужчины и женщины. Ужин закончился песнями и музыкой. Теперь уже пастухи играли на комитасоаской свирели и пели курдские песни.
Было далеко за полночь, когда пастухи, проводив своих неожиданных и приятных гостей до Бюракана, расстались с ними.
Снова в своей стихии
Комитас теперь преподавал музыку в Геворкяновской семинарии. Здесь он впервые в программу музыкального обучения, наряду с принятой до этого новой армянской системой нотной записи, ввел европейскую нотопись. Из учащихся разных классов он организовал семинарский хор, с которым разучивал переложенные им на четыре голоса армянские народные песни. Для соборного хора он сделал многоголосную обработку литургии, не приняв обработку Екмаляна, о которой он писал в своей статье, вышедшей в Берлине. Мечтой его, было установить в соборе орган.
Католикос освободил Комитаса от церковной службы, чтобы он мог свободно заниматься своим любимым делом. Только в дни церковных праздников он должен был руководить хором и следить за чтением псалтыря :и молитвенника. Но случай убедил католикоса, что Комитаса надо освободить и от этих обязанностей.
На празднике св. Геворка Комитас так проникновенно пел в литургии, что растроганный католикос велел пригласить его к обеду. Комитаса долго искали, но не нашли. Католикос был недоволен. Объявился Комитас лишь вечером. В сумерках заметили, как он в рясе и в клобуке лазает через стену и отвели его к католикосу.
Куда ты пропал, не дал мне насладиться куском хлеба?
Комитас преклонил перед ним колено, но вместо того, чтобы повиниться, посмотрел на него своими ясными глазами и не скрывая радости сказал:
Знали бы вы, ваше святейшество, что за сокровища я нашел и принес с собой!
Церковный праздник вылился в настоящее гулянье. Люди понаехали отовсюду — тут были армяне из Васпуракана, из Ерзинка, из Хоя, из Араратской долины, из Ахалкалака и даже из Нового Нахичевана. Приехали они все в народных костюмах, со своей музыкой, со своими песнями и танцами. Просторный монастырский двор напоминал место для гуляний. До позднего вечера Комитас, устроившись на крыше одного из подсобных монастырских помещений, записывал все, что слышал. Теперь он с кипою этих записей в руках ждал, что скажет католикос.
— Спой, я послушаю,
Комитас, не прибегая к своим записям, спел подряд все песни, спел легко, ни разу не сбившись, словно пел их не в первый раз. От недовольства католикоса не осталось и следа. Он обнял Комитаса, поцеловал его в лоб и велел в дни народных празднеств заниматься лишь записью песен.
