Когда мы вновь встретились, то возобновили наши дружеские отношения, как будто никогда не расставались.
Работа затягивала меня, так же, как и его. Но все же у нас было довольно свободного времени и средств, чтобы предаваться любимому занятию — скалолазанию. Современные альпинисты с их экипировкой и научными методами подготовки, конечно бы, посчитали наши походы любительскими. Но я рассказываю об идиллических временах перед Первой мировой войной и, вспоминая их, убеждаюсь, что они и были такими. В нас не было ничего от профессионалов. Два молодых человека цеплялись руками и ногами за выступающие камни в Камберленде и Уэльсе, а потом, обретя какой-то опыт, рискнули на восхождения в Южной Европе.
Со временем мы стали менее безрассудными, научились предсказывать погоду и относиться к горам с уважением — не как к противнику, которого хотели победить, а как к союзнику, которого следовало переиграть. Мы шли в горы не из жажды опасности, а из стремления добавить новый пик к списку покоренных. Нами двигало чувство, потому что мы любили вершину, которую завоевывали.
Настроение горы меняется быстрее и разнообразнее, чем у любой из женщин. Она доставляет радость, пугает, дает великий покой. Нельзя объяснить, что заставляет человека идти на вершины. В древности это, быть может, было желание достигнуть звезд. Сегодня любой, купивший билет на самолет, способен ощутить себя властелином неба. Но у него не будет скал под ногами, он не ощутит воздуха на лице, не познает тишины, которая бывает только в горах.
Когда я был молод, лучшие дни я провел в горах. И не потому, что так велика была потребность растратить энергию, занять чем-то все свои помыслы.
Нас пьянило ощущение, возникавшее пред ликом неба, которое мы называли горной лихорадкой. Виктор и я. Обычно Виктор приходил в себя первым. Он озирался вокруг, тщательно и методично продумывал спуск, в то время, как я был все еще во власти мечты, затерянный во сне, который не мог понять. Мы испытали свою выносливость, вершина была наша, но всегда оставалось еще нечто неуловимое, что я жаждал покорить и что ускользало от меня. Что-то подсказывало мне, что в этом виноват я сам. Это были хорошие дни. Лучшие дни, какие я только знавал.
Однажды летом, вскоре после моего возвращения из деловой поездки в Канаду, я получил от Виктора ужасно взволнованное письмо. Он обручился, и свадьба его была уже скоро. Она — милейшая девушка из всех, что он знал, и Виктор просил меня стать его шафером. Я ответил ему, как принято в подобных случаях, выражая восхищение и желая всяческого счастья. Сам убежденный холостяк, я считал его очередным потерянным другом, погрязшим в семейной жизни.
