Я совсем не философ и никогда им не был. Но одно знаю еще с тех пор, когда увлекался скалолазанием: в горах мы приближаемся к тому Сущему, что управляет нашей судьбой. Все великие проповеди прошлого произносили с вершин холмов, куда поднимались пророки. Святые и мессии соединялись с отцами на облаках. И в дни, когда я испытываю особенно торжественное состояние духа, мне кажется, что магическая сила снизошла на Монте Вериту той ночью и укрыла в безопасности души ее обитателей.
Я видел полную луну, сияющую над горой, а в полдень — солнце. Но не об этом мире я размышляю. Я вспоминаю ночь, луну над скалой, слышу песнопения из-за запретных стен, вижу расщелину, выгнутую подобно чаше между двумя пиками горы. Я слышу смех, в памяти встает все та же картина, загорелые руки, простертые к солнцу.
Когда я вспоминаю все это, то начинаю верить в бессмертие.
Но, — и это потому, что годы моего увлечения скалолазанием далеко позади и очарование горами постепенно проходит, как исчезает и навык к восхождениям в моем стареющем теле, — я припоминаю, что в тот последний день на Монте Верите я глядел в глаза живого, дышащего человека, дотрагивался до теплой кожи руки.
Даже слова, которые я слышал тогда, были совсем человеческими: «Пожалуйста, не заботься о нас. Мы знаем, что нам делать». И последнее трагическое восклицание: «Пусть Виктор сохранит мечту!»
Отсюда и моя вторая теория. Я вспоминаю сумерки, загорающиеся звезды и понимаю, какое мужество жило в этой душе, душе женщины, принявшей решение за всех. И пока я возвращался к Виктору, а люди из долины собирались и готовились к нападению, маленькое племя верующих, последние искатели Истины проникли в расщелину между вершинами и исчезли там навсегда.
Моя третья теория приходит мне в голову, когда я одинок, когда меня охватывает совсем земное расположение духа. Часто, отобедав с приятелями и возвратившись в свою квартиру в Нью-Йорке, я гляжу из окна на мерцающий фантастический мир цвета и огней, в котором нет ни нежности, ни покоя. Тогда мне вдруг страстно хочется умиротворения и понимания. И я убеждаю себя, что обитатели Монте Вериты давно готовились к уходу, а когда настало время решать, выбрали не бессмертие, а мир людей. Тайно, украдкой, они незамеченными спустились в долину, смешались с остальными и разошлись каждый своим путем. Наблюдая из окна суету города, я задаю себе вопрос, не там ли они — на улицах и в подземке — не отыщу ли я в мимолетных лицах одно знакомое, не обрету ли ответ.
