Старый жрец сам не понимал, почему возится с дочерью Малкома. Он не испытывал к девочке ни жалости, ни любви, но вглядываясь в ее серьезные серые глаза, отец Арг видел там что-то, чего не мог объяснить, и это притягивало его к ребенку. Часто бывало так, что на лице Иефы красовались синяки и ссадины, разбитый нос был почти нормой, но она никогда не жаловалась. В ответ на расспросы отец Арг слышал, что все хорошо, просто папа сегодня немного не в духе или что мальчишки с кем-то ее перепутали. Свои первые песни Иефа, краснея и спотыкаясь, спела именно ему, человеку, который когда-то предложил отнести ее в лес. Отец Арг никогда не забывал об этом и ждал вопросов, но Иефа молчала. К пятнадцати годам она знала четыре языка, прочла половину книг из церковной библиотеки и написала около пятидесяти баллад, которые жрец находил вполне достойными. В шестнадцать лет Иефа дала отцу сдачи, после чего неделю пролежала пластом. В семнадцать Иефа решила, что ей нечего делать среди людей, и, прихватив из мастерской лучшую лютню, отправилась на поиски матери.
Скрываясь от всех, никому не доверяя, ожидая только насмешек (- Иефа, ты что, хочешь, чтобы тебя избили сразу за порогом?! Надень платок, спрячь свои ублюдочные уши, не позорь меня! — Да, папа.). Конечно, эльфы другие. Странно, что мать так долго не появлялась в ее жизни, не вспоминала о ней, но отец Арг говорил, что эльфы ощущают время не так, как люди. Эльфы живут так долго, что годы кажутся им днями: мимо проходят столетия, сменяются целые людские поколения. Как хорошо, что она не человек. Как жаль, что она не эльф. Но мать чудесная, мудрая, нежная. Матери будет все равно, что ее дочь — полукровка. Иефа споет ей свои песни. Все будет хорошо. Она больше никогда не вернется к людям. (- Господи, откуда только ты взялась на мою голову! Уйди с глаз моих, мне на тебя смотреть тошно! — Но почему, папа, что я такого сделала?! — Родилась!) Разве что отомстить, если мать позволит. Кое-кто остался перед ней в долгу. Этому кое-кому надо бы заткнуть глотку. Сыну булочника, например. Тупому прыщавому верзиле, озабоченному исключительно тем, что находится у женщин под юбкой. (Эй, остроухая! Иефа! Поваляешься со мной в сене? Говорят, твоя мать хорошо это делала!) Или кривому кузнецу, сестра которого держит бордель. (- Детка, я могу предложить тебе неплохой заработок, слышишь? — Я не шлюха, советую тебе хорошенько это усвоить, недоумок. — Ну-ну, ишь ты… Да что тебе еще остается, эльфячий ублюдок!) Нет, начать нужно будет с бакалейщика, жирного сорокалетнего борова с толстыми наглыми пальцами и розовой лысиной. Именно с него, чтобы раз и навсегда запомнил, где следует держать свои поганые потные лапы…
