— Я ничем не могу тебе помочь, Малком. — Бард встал из-за стола и накинул на плечи теплый плащ. — Не провожай меня. Да, вот тебе добрый совет: займись чем-нибудь попроще. Иди в лакеи. Ты здорово умеешь браниться.
— Я тебя ненавижу! — тонко и зло выкрикнул вслед Малком. — Ты сломал мою жизнь!
На пороге старик обернулся и равнодушно оглядел притихших посетителей.
— Вот еще что, Малком, — сказал он. — Забудь о вине. Пить ты тоже не умеешь.
Пузатая кружка вдребезги разбилась о закрывшуюся за бардом дверь трактира.
— Что вы смотрите?! Что?! — Малком почти визжал. Посетители опускали глаза и отворачивались.
В тот же вечер Малком напился.
Утром тридцатилетняя хозяйка трактира заботливо отпаивала Малкома травяным чаем.
— Не обращай внимания на этого старого хрыча, красавчик, — говорила она, с восхищением глядя на его опухшую помятую физиономию. — Подумаешь, великий маэстро. Ты так молод, так красив, неужели ты не отыщешь себе занятия по душе? В конце концов, найдется женщина, которая полюбит тебя всем сердцем и составит твое счастье. Понимаешь, о чем я? Кстати, меня зовут Виорика. Этот трактир мой, я овдовела полтора года назад, и очень даже этим довольна. Мой покойный муженек был не очень ласков со мной. Сдается мне, что ты, — конечно, это только так, к слову, — был бы гораздо нежнее на его месте…
Вечера, проведенные Малкомом в трактире «Придорожная фиалка», были похожи один на другой. Неудавшийся бард тихо накачивался дармовым вином где-нибудь в темном углу, а потом находил подходящего слушателя и начинал рассказывать бесконечную историю о том, как злобный завистливый старик-учитель исковеркал ему жизнь. С каждым разом эта история обрастала все новыми подробностями, и злодеяния старого барда становились все ужаснее. Виорика неодобрительно громыхала посудой на кухне, а Малком жаловался, жаловался, жаловался… Он давно уже не пытался ничего сочинять, его лютня пылилась в чулане, а руки тряслись от постоянного пьянства. Молодая трактирщица, ожидавшая пылкой любви и помощи в хозяйстве, довольно быстро потеряла терпение и выставила Малкома за дверь вместе с его пыльной лютней.
Потом были Тина, Дженни, Элен, Вальмания, Инга, Вероника, Стелла, Рут и Бегония, а потом он уже даже не мог вспомнить ни их имен, ни их лиц. Карие, серые, синие, черные, зеленые, голубые глаза смотрели на него сначала с нежностью, потом с сомнением, потом разочарованно. С грохотом захлопывались за ним двери трактиров, лавок, пансионов, постоялых дворов, мастерских и гостиниц. Большаки, тропы и проселочные дороги сплетались и расплетались замысловатыми узорами, почти как мысли в его вечно хмельной голове. Он покорно отдавал себя в очередные женские руки и тихо ненавидел их обладательницу за то, что через месяц или два она отвернется от него, презирая за слабость и никчемность. Он жил, закрыв глаза, потому что мир был виновен в его беде. Его занесло на самую окраину страны, дальше были только леса и горы.
