Катя легким движением руки взлохматила его волосы.
– Посмотрим лет через десять, – сказала она, смеясь, и замолчала. Потом пристально посмотрела Максиму в глаза: – Поцелуй меня, пока не полысел.
«Боже мой, – пронеслось у него в голове, – мы не виделись десять лет, и мы говорим, как будто продолжаем начатый тогда еще разговор. Как будто прошло какое-то странное состояние анабиоза, летаргического сна. Вот я улыбнулся и как-то неловко, небрежно так пошутил, и она трогает мои волосы, как раньше, как столетия назад, когда мы были голыми и пугливыми и жили в разных пещерах, хранили огонь и страшились грома. Как много прошло, ушло, исчезло навсегда, как ночные поллюции, как иллюзии счастливого будущего, как поцелуи в темных подъездах.
Никто не виноват, что так вышло, и никого не надо жалеть. Может быть, только тех, кто мучился с нами все эти годы, что мы спали.
Нельзя возвращаться туда, где было хорошо, но возвращаться туда, где было плохо – тоже нельзя. Куда же нам деваться?»
Максим, как будто онемев, продолжал сидеть и смотреть на Катю.
– Ну-ка, быстро! – скомандовала она.
– Знаешь, – сказал Максим, – я тебя люблю.
– Мы в вас все были влюблены. Вы были самой молодой учительницей в школе, – сказал Александр.
– Неправда, Саша, – возразила Ирина Владимировна. – Ты любил эту девочку… Как же ее… Катя… Катя…
– Форапонова, – подсказал Александр.
– Точно, Форапонова! Где она, кто? Не знаешь?
– Знаю. Я звонил ей недавно. Нашел по телефонному справочнику. Почему-то захотелось позвонить. Я долго не решался. Потом все-таки набрал номер… За десять лет не встречались ни разу. Представляете, а еще говорят: Ростов – деревня.
– Ну и что она?
– Она сказала, что я не вовремя. Попросила перезвонить через полчаса. Ирина Владимировна, я не звонил ей десять лет, и оказалось, что надо было подождать еще полчаса.
– Ты перезвонил?
– Нет.
– Почему?
– Как вам сказать… Нет ничего хуже, чем обнаружить, как постарела твоя первая любовь. Мать и отец могут постареть, могут постареть друзья, которых давно не видел, сантехник дядя Женя из дома родителей может постареть – кто угодно. Но первая любовь должна остаться первой любовью: без морщин, без богатого жизненного опыта на лице, без детей от первого брака, от второго брака, без второго подбородка, без третьего подбородка…
– Сашенька, остановись, да ей всего-то сколько? О какой старости ты говоришь? О каком третьем подбородке? Что ж это ее, по-твоему, так перекочевряжило? А что тогда ты обо мне скажешь?
