– Который час?
Я посмотрел на часы и ответил:
– Полдвенадцатого.
Да, именно в это время, в одиннадцать тридцать по Москве я стал мужчиной.
Поздно ночью уставший, но счастливый я возвращался домой, а навстречу мне шли два мужика. Один из них сказал другому: «Саня, если я стану импотентом, я повешусь, Саня». Я хорошо запомнил, как он это сказал. С каким чувством.
Так в один день я стал мужчиной и навсегда приобрел страх – перестать быть мужчиной.
ВМЕСТО РОМАНА
Вообще, если б можно было хранить страхи в гардеробе, развешивать их там на «плечиках», примерять, надевать по будням и разным особым поводам, перетряхивать, освежать, пересыпать нафталином… равного моему не нашлось бы гардероба в жилищах трудоспособного населения страны.
Я настаиваю свой страх на валерьяне и пустырнике.
Но сейчас больше всего я боюсь, что не смогу написать роман.
Я тут подумал и пришел к выводу, что все романы в мировой литературе в общем-то об одном и том же. Просто единицам удалось это сделать лучше, сотням – хуже, а у тысяч – вообще ничего толком не получилось… Но все – об одном и том же. О любви, об одиночестве, о разных страхах, о неизбежных болезнях и смерти. Все романы. Горы литературы, миллионы исписанных страниц, бессонных ночей, литры выпитого кофе, мешки выкуренного табака… Стоит ли писать еще один? Может, лучше научиться играть на саксофоне? Или уехать, например, в Руанду, вырезать из дерева фигурки языческих богов с большими писюнами и торговать ими на каком-нибудь местном блошином рынке или экспортировать в Европу? Можно отправиться в Индию и сидеть там в позе «лотоса», отражаясь в священной реке Ганг, и не нажираться на ночь, как я обычно это делаю. В общем, что-то можно придумать и вместо романа. Как-то занять себя. Потому что все эти страдания и рефлексии, они ведь только от безделья. В сущности, только от этого.
КТО ВИНОВАТ?
Я давно завидую людям, которые могут на чем-нибудь играть. Когда-то, когда я был еще совсем маленьким, родители спросили меня: хочу ли я научиться играть на каком-нибудь музыкальном инструменте?
Я ответил категорическим отказом. До сих пор не могу простить им этих демократических проявлений. Помню, точно так же они интересовались: не хочу ли я братика или сестричку?
Я, исключительно из вредности, ответил, что конечно же никого не хочу. Ни братика, ни сестричку. Вот еще, чего не хватало! И они, кажется, глубоко и с облегчением вздохнув, принялись за обычные дела.
