Я думаю, у этой Маши тоже полно противопоказаний, как у моего снотворного. Так что не известно еще, что лучше: с Машей или без Маши. Не зря говорят: одно лечишь – другое калечишь.
Хотя иногда бывает очень приятно обнять перед самым сном какую-нибудь барышню, уткнуться носом ей в плечо. Но если сразу не уснешь, а будешь так лежать какое-то время, то почувствуешь, как теплеет под твоей рукой ее тело, а еще чуть позже становится влажным и даже липким. И тогда передвигаешь руку на какой-нибудь другой, более прохладный участок. Но тут уже ее волосы начинают щекотать тебе нос, и ты понимаешь, что надо бы отодвинуться, перевернуться на другой бок и спокойно заснуть одному.
Я привык спать один. Храпи себе на здоровье – никто тебе слова не скажет. А то спал я недавно с одной девушкой, так она меня раз десять за ночь будила только за тем, чтобы сообщить: «Миша, ты храпишь». Она всю ночь это твердила, как сумасшедшая. Как будто я сам не знаю. Вроде она мне какую-то важную информацию хочет донести. Главное, одну и ту же фразу талдычит и талдычит: «Миша, ты храпишь. Миша, ты храпишь…» Не удосужилась даже слова местами поменять, чтобы не так однообразно звучало.
Утром уехала, даже не позавтракав. Хотя я предлагал. Даже кофе не выпила. Убежала. С тех пор я ее не видел. Да я и сам не искал с ней встречи после всего случившегося.
РУАНДА
Все говорят: надо найти свою вторую половинку.
А где ее искать, не говорят.
Моя вторая половинка живет в Руанде.
И поэтому я один.
И хожу в неподшитых штанах.
И нервы мои расшатаны, разношены, как башмаки в прихожей, и чуть что – истошно скрипят.
И в зубе у меня дырка.
Кариес, а может, и пульпит.
И в душе ощущаю какую-то полость.
Ничем не заполненную пустоту.
А все потому, что я здесь, а она – там.
В Руанде.
Она меня не знает.
Не знает, что я тут.
Даже не догадывается.
Я тоже не догадывался.
И вдруг так отчетливо понял.
Прозрел, как будто.
Провел рукой по холодной простыне рядом…
И сразу же понял.
Она там.
В Руанде.
Она бредет по саванне, по острой траве.
В небе над ней – огненный ком солнца.
Она бредет по саванне и плачет, но слезы не успевают скатиться в траву.
Они испаряются на ее смуглых щеках, превращаясь в соль.
Эта соль по мне, такому далекому, такому родному, в неподшитых штанах…
И я, подпирая глазами потолок, лежу, пронзенный этой мыслью.
И потолок выкрашен в стерильный цвет одиночества.
Языком ощупываю дырку в зубе.
Лежу и чувствую себя упавшим на спину жуком с беззащитно оголенным брюшком, тщетно силящимся перевернуться.
