Вопль обезумевшей роженицы на мгновение сорвал с него пелену тугоухости.
– Не могу уже, не могу, Виталий Анатольевич. Всё!!! Не могу!!! Режьте!!! Делайте кесарево!!! А-а-а! Опять начинается!!!
Она уже даже не пыталась напрягать брюшной пресс в ритм сокращениям матки. Истерзанная сутками схваток и сорока минутами потуг, одурманенная закисью и нежеланием сосредоточиться и помочь, она могла лишь мешать. Мешать оказанию помощи себе и ребёнку.
– Поздно, Лена, резать! Раньше надо было соглашаться. Давай без истерик! Работай!
– Виталик, может, ещё окситоцина? – шепнула акушерка.
– Ага, только разрыва матки нам не хватало с твоим бесконечным окситоцином. Рыба, угомонись. Так. Поздняк метаться. Щипцы.
– Я не хочу щипцы!!! – истошно завыла Лена и стала хватать врача за руки.
– Задом не крути, ребёнку голову свернёшь! Лежи спокойно! – прикрикнула на неё Рыба, Светлана Ивановна Рыбальченко, первая акушерка родзальной смены.
Вторая акушерка уже положила характерным, так привычным для сотрудников стационаров, металлом брякнувший бикс[2] на соседнюю пустующую рахмановку[3] и вопросительно посмотрела на Виталия Анатольевича.
– Рыба, ты знаешь, когда я последний раз щипцы накладывал?
Светлана Ивановна горько усмехнулась.
– Вот именно, – продолжил он. – Никогда я их не накладывал. Интерн, ты щипцы накладывал?
Тот в ответ лишь испуганно затряс головой.
– Не ссы, шучу. Звоните Боне.
– Виталик, не надо Боне, – совсем тихо шепнула Светлана Ивановна. – У него руки из жопы растут. Петра Александровича зови.
– Я бы рад Петра Александровича, да только ответственный сегодня Игорь Анатольевич. А Пётр пока доедет, кто-то из нас кони двинет. И скорее всего, ребёнок. В лучшем случае. В худшем – мамаша.
– Не двинет, – подал голос анестезиолог. – За неё я отвечаю. И с рахмановки мы её снимем.
– Ты там особо не увлекайся. С рахмановки-то снимем, а дальше? – кивнул Виталик на внутривенную систему, у которой несла свою вахту анестезистка, перекрывая на время потуг. – Там ещё пока… Да. – Он скептически скривил губы.
– И дальше…
– Только мне интранатальной[4] гибели со всеми вытекающими прелестями детской и материнской[5] не хватало, – пробурчал себе под нос Виталий Анатольевич.
– Пётр в роддоме, – тихо сказала первая акушерка. – В кабинете у себя. Не один. Телефон не поднимает, но я знаю. Мы молодого доктора, – Рыба кивнула на интерна, – попросим пойти и настойчиво постучать. А как Петя откроет – смиренно получить по голове, выслушать отповедь и сказать волшебное слово «щипцы». Он принесётся. Обязательно.
