Разумеется, Ева от всей души хотела присоединения Данцига к рейху и даже подарила Гитлеру к пятидесятилетию украшенные бриллиантами золотые запонки с изображением свастики над гербом «Вольного города». Но сестрам она постоянно говорила, что «все закончится подписанием мирного соглашения и веселыми песнями». Ильзе отправилась вместе с ней в Берлин. По просьбе Евы Альберт Шпеер предложил ее старшей сестре должность своей секретарши. Гитлер несколько смягчил режим секретности, поэтому позволил себе пригласить обеих молодых женщин на полуофициальный ужин в рейхсканцелярию. Когда подали десерт, Гитлер спросил Риббентропа: «Если вы не против, я открою тайну?» Министр иностранных дел только горделиво улыбнулся в ответ. Тогда Гитлер во всеуслышание заявил: «Никакой крупномасштабной войны не будет. Сегодня ночью Риббентроп вылетает в Москву. Мы подписываем с русскими договор».
В эти предваряющие начало величайшей в Новейшей истории войны роковые часы Ева неотступно находилась рядом с Гитлером. Ее альбом содержит поразительные любительские снимки, но еще более ошеломляющее впечатление производят подписи под ними. Гитлер говорит по телефону с Риббентропом, сообщающим ему из Москвы о подписании договора. На заднем плане люто ненавидящие друг друга Геббельс и Борман обнимаются от радости. Далее следующая запись Евы: «…И все-таки Польша не хочет вести переговоры…» Оказывается, Гитлер сообщил ей, что поляки хотят войны, а их неуступчивый посол Липский распространяет в посольствах на Тиргартенштрассе слухи о непригодности немецких танков к боевым действиям и готовности польской кавалерии уже через неделю после их начала торжественно вступить в Берлин.
Ева и Ильзе присутствовали также на приснопамятном заседании рейхстага в опере Кролл, где Гитлер объявил, что германские войска вступили в Польшу.
«Это война, Ильзе, — прошептала Ева. — Он покинет меня… Что с нами будет?»
Когда же Гитлер возвестил, что до победы будет носить только военную форму, а в случае поражения уйдет из жизни, Ева затряслась и закрыла лицо руками. «Если с ним что-нибудь случится, — пробормотала она, — я тоже умру».
Все присутствующие встали и закричали: «Хайль Гитлер!» Затем зазвучали государственный и партийный гимны. Но на улицах у большинства берлинцев лица были мрачными и озабоченными, как на похоронах. Женщины спешили домой, с горечью поглядывая на торопливо семенящих рядом детей.
У выхода из здания оперы доктор Брандт сказал: «Не беспокойтесь, фрейлейн Браун. Фюрер обещал, что через три недели война закончится». «Да». Ева горько улыбнулась и стиснула зубы, чтобы не разрыдаться.
