Но Лена–то уже знала, что ничего знакомого за окном не мелькнет. Все будет чужое, и никогда этот диковинный метропоезд не повернет в нужную сторону. Потому что здесь для нее все стороны ненужные.
Здесь остановки объявляли, но от этого легче не становилось. Над выходом в узком окошке автоматически прокручивалась лента с названиями остановочных пунктов. Но если бы знать, что означают эти названия.
А перегоны между станциями были о–го–го какие длинные!
Какое–то дремотное воспоминание накатило на Лену. Зима стояла над Москвой, вязкая и тягучая. Дни тянулись медленно, как наполеоновские обозы по старой смоленской дороге. Гоголевский бульвар. Снег падал крупными хлопьями. Голуби, прибитые к земле снегопадом, шли пешком в снегу, и ветер порывами налетал и хохлил им головы.
И Ленка шла вверх по бульвару, от Гагаринского переулка к Арбату, в ногу с голубями, мелкими шажками, чтобы не поскользнуться. Она сдала зачет по фортепиано в музыкальной школе имени Бетховена, и музыка еще звучала в ней. Тогда она и ощутила в себе нечто странное. Будто бульвар и не бульвар вовсе, а дикий лес. И город тоже какой–то дикий… И нужно обладать каким–то тайным знанием, чтобы выжить в этой враждебной среде.
Она помнила это ощущение таинственности. И она — Ленка — была будто бы не человеком, а древней башней, которую заметает снег и пробует на прочность непогода. Но ей внутри себя — башни — тепло и уютно. И хорошо. И не хочется выходить наружу.
Тогда какие–то парни заступили дорогу, темнея силуэтами сквозь снежную круговерть, и начали что–то говорить в духе: «Маленькой девушке холодно зимой». Но Ленке не было холодно. Ей было благостно и славно. И она сказала им, не замедляя шагов: «Я НЛО!» И пошла дальше. А они, остолбеневшие, расступились.
Пассажиров в вагоне было немного. Преимущественно мужчины, носившие разного вида, но тем не менее чем–то похожие бороды. Все одеты в темно–серые одежды. Это первое, что бросалось в глаза. Они походили на моряков. Почему–то. Может быть, из–за коротких суконных пальто или курток и головных уборов, являвших собою нечто среднее между фуражкой и шляпой.
Но сразу же они вызвали ее живейший интерес. До сих пор Лена видела только Остина, его дворецкого и экономку, привратника в большой шляпе, да мельком женщину в черном… Особой статьей следует упомянуть садовника–друида. И все одевались, как для странного маскарада, где каждый нес свой образ, придерживался своего стиля одежды. Здесь же было ощущение, будто Лена попала с одного маскарада на другой, где люди, наоборот, стремятся быть похожими друг на друга.
