Все, что у меня есть, действительно принадлежит вам.
— Спасибо, право, — сказал Малан, не поднимая полуприкрытых век. — Я очень тронут.
— Ладно, я смутил вас. Вам не по душе, когда говорят слишком прямо. Я просто хотел сказать, что люблю вас при всех ваших изъянах. Я люблю и чту очень немногих. К остальным я постыдно равнодушен. Но уж если я кого-то люблю, то ни я сам, ни тем более эти люди не в силах этого изменить. Мне понадобились годы, чтобы понять это; теперь я это знаю. А сейчас продолжим наш разговор. Вы не одобряете моего намерения выяснить что-нибудь об отце?
— Не совсем так, я вполне одобряю, только боюсь, что вас ждет разочарование. Мой друг, который был сильно влюблен в одну девушку и хотел на ней жениться, имел глупость навести о ней справки.
— Обыватель, — сказал Кормери.
— Да, — согласился Малан. — Это был я.
Оба рассмеялись.
— Я был молод. Я собрал столь противоречивые мнения, что это поколебало мое собственное. Я уже не знал, люблю я ее или нет. Короче, я женился на другой.
— Но я же не могу выбрать себе другого отца.
— Не можете. К счастью. Одного вполне достаточно, знаю по опыту.
— Ладно, — сказал Кормери. — Я все равно должен ехать к матери через пару недель Вот и воспользуюсь случаем. Я заговорил об этом главным образом потому, что меня сегодня потрясла эта разница в возрасте в мою пользу. Да, в мою пользу.
— Я понимаю.
Он посмотрел на Малана.
— Утешайте себя тем, что ему не пришлось стареть. Его миновала эта медленная пытка.
— Вместе с изрядным количеством радостей.
— Да. Вы любите жизнь. Да и как иначе, вы ведь только в нее и верите.
Малан тяжело опустился в глубокое кресло, обитое кретоном, и лицо его вдруг стало невыразимо печальным:
— Что ж, вы правы. Я сам любил жизнь и сейчас люблю все с той же ненасытностью. И вместе с тем она кажется мне ужасной. И непостижимой. Вот поэтому я и верю — от скепсиса. Да, я хочу верить и хочу жить, вечно.
Кормери молчал.
— В шестьдесят пять лет каждый год — это отсрочка. Я хотел бы умереть спокойно, а умирать так страшно. Я ничего не сделал.
— Есть люди, которые служат оправданием этому миру, помогают жить одним своим присутствием.
— Да, но и они умирают.
Они замолчали, ветер за окном зашумел сильнее.
— Вы правы, Жак, — сказал Малан. — Поезжайте и узнайте все, что сможете. Вам больше не нужен отец. Вы сами себя воспитали. Теперь вы можете любить его так, как вы умеете любить. Но… — сказал он и запнулся, — приезжайте навещать меня. Мне уже не так много осталось. И простите меня…
