Даниэль-Совенок не откликнулся на ликующий крик отца. Когда раздался второй выстрел, он поднес руку к щеке, почувствовав внезапную боль, точно его кольнули раскаленной проволокой или ожгли плетью. Отняв руку, он увидел, что она в крови, и понял, что отец подстрелил его.
— Ты попал в меня, — робко сказал он.
Сыровар замер на месте; его воодушевление сразу остыло. Подходя к Даниэлю, он чуть не плакал от досады на самого себя.
— Ты сильно ранен, сынок? Ты сильно ранен?
На несколько секунд и небо, и земля — все помрачилось перед глазами сыровара. Все его усердные старания накопить деньги и вся его скаредная жизнь на миг утратили смысл. Что ему было делать, если он убил сына, если сын уже не сможет выйти в люди? Но когда он приблизился к Даниэлю, его мрачные предчувствия рассеялась. Подойдя к нему вплотную, он разразился нервным смехом и принялся корчить смешные рожи.
— А, это ничего, это ничего, — сказал он. — Я думал, дело серьезное. Это тебя рикошетом задело. Тебе больно? Ну, ну, ну. Это всего лишь дробинка.
Даниэлю-Совенку не понравилось это пренебрежительное отношение к его ране. Большая ли или маленькая, это была огнестрельная рана. И он языком нащупывал пупырышек в щеке. Что же из того, что это дробинка? Дробинка из свинца, а значит, вроде пули. Малюсенькая пуля.
— Теперь мне уже не очень больно. Так, немножко. А сперва прямо обожгло, — сказал он.
Из щеки сочилась кровь. Отец повернул голову в сторону сбитого коршуна. С малышом не случилось ничего страшного.
— Ты видел, как он упал, Даниэль? А видел, как он хотел, хитрюга, улизнуть после первого выстрела? — спросил сыровар.
Нескрываемый восторг отца передался Даниэлю-Совенку.
— Конечно, видел, папа. Он упал вон там, — сказал он.
И они вместе побежали за своей добычей. Коршун еще корчился в предсмертных конвульсиях. Размах крыльев у него был больше двух метров.
На обратном пути Даниэль-Совенок спросил у отца:
— Папа, как ты думаешь, у меня останется след?
— Нет, все заживет.
У Даниэля-Совенка чуть не навернулись слезы на глаза.
— Но… Неужели у меня не останется никакого шрама?
— Конечно, нет, — рассеянно повторил отец.
Даниэлю-Совенку пришлось заставить себя думать о другом, чтобы не расплакаться. Вдруг сыровар остановил его, схватив за ворот.
— Послушай, — сказал он, — матери ни слова, понимаешь? Не говори про это, если хочешь опять пойти со мной на охоту. Идет?
Совенку было приятно почувствовать себя сообщником отца.
— Идет, — сказал он.
