Наивнее!!! Доверчивее!!! Любит его, хотя это и Самойлов!»
Тут ироническое сближение-разведение актера и образа: чувств Федора и самого артиста. Два плана действия: пьесы и сцены. Федор на сцене «любит» Шуйского и видит в нем опору государства. Артист Смоктуновский видит входящего артиста Евгения Валерьевича Самойлова. Обыгрывается это раздвоение зрения: сценического и реального. На полях сцены увещания Федором князя Ивана Петровича, где он ссылается на Священное Писание, актер откомментировал внутренний посыл:
«Разве ты этого не знаешь? Как же! Мы нарушаем заповедь. Не верим ведь в Бога!
Как же мне сказать тебе просто и не знаю…
Разве ты сам этого не знаешь?»
Упорство князя Ивана Петровича, их перекоры с Борисом для Федора — Смоктуновского не просто знак разлада и повод для тревоги. Врагами стоят друг против друга два близких ему человека. Виктор Коршунов играл Годунова трезвым жестким политиком. Рисунок роли Ивана Шуйского (Евгений Самойлов) предполагал возвышенного и страстного идеалиста. Они были последовательно и во всем контрастны друг другу. Воистину: «лед и пламень». Надо было быть безумцем, чтобы пытаться примирить эти противоположности. Для Федора же нет ничего естественнее, чем рукопожатие людей, которых он одинаково уважает.
Когда они не откликаются на увещания патриарха, этот Федор недоумевает:
«Oн ТОНКО ГОВОРИТ. ОНИ ДОЛЖНЫ ЗДЕСЬ ПЛАКАТЬ».
Отказ от примирения вызывает в нем не только боль и удивление, но и чувство подступающей катастрофы. «Все рушится» — объясняет Смоктуновский состояние Федора и подчеркивает эту фразу двумя чертами. Рушится тот вымечтанный мир согласия, который он столь упорно пытается строить, он предвидит смуты и шатания.
Обращение к жене с просьбой вмешаться («Что ж ты молчишь, Аринушка?»), как цеплянье за соломинку:
«Ты ничего не сделаешь, но все же…
Использовать все, что есть, и чего даже нет».
«Когда вера уже потеряна», — помечает артист.
Именно поэтому такой контраст перехода от безнадежности — к вере. Уступка Шуйского, их примирение с Борисом, на чем целуют оба крест («Аринушка, вот это в целой жизни мой лучший день!»). Смоктуновский помечает:
«Полная вера в достигнутое».
Первый раз отпустила постоянная вещая тревога:
«Облегчение безмерное. Последняя фраза события: гора с плеч».
И царь, как помечает артист, «счастливый очень», обращается к Клешнину и велит позвать выборных («Сами пусть они сюда придут. Пусть умилятся, глядя на ваше примиренье!»). «Царь же почти упал в кресло, в счастливом изнеможении, слабой рукой вынимает платок, тихо вытирает глаза. Через минуту он успокаивается, и вот уже смеется сквозь слезы, что-то доверительно говорит Годунову, берет его руку справа, а слева — руку Ирины, прижимает их к себе к щекам и задумывается о своем».
