Вид аккуратно шлепающего по столу и замирающего у края ишака приводил его в восторг, казался чудом. Иногда, когда все в доме засыпали, я брала игрушку, запускала ее раз, другой, третий. Ослик брел к краю и замирал там — беспомощный, одинокий и прекрасный.
Игрушка эта куда-то пропала, никто в доме не знал, куда и как, мне было жалко потери, но хитрая старая жаба своего добилась — я запомнила ее на всю жизнь.
10
С соседями по дому я общалась мало — скоро Геннадий стал продавать мясо во дворе, понятно, что денег от его бизнеса я почти не видела.
Жить стало сложнее, но я была рада — торговать не умею и всегда этого стеснялась. Впрочем, пил он теперь так, что забывал и про мясо, постоянную клиентуру потерял и, когда возвращался со «взятком», отдавал первому встречному за бутылку. Думаю, что прозвище пошло гулять по двору от самого Геннадия, за глаза все называли меня Рыбой.
Бабы, принявшие меня поначалу в штыки, скоро привыкли — одной я померила давление, кому-то проколола курс лекарства, меня стали держать за фельдшера, но прозвище, приклеившись, не отлипало — я делала вид, что ничего не слышу, в дружеские отношения ни с кем не вступала. Иное дело — Фаршида. Одного года со мной, из какого-то дальнего кулябского аула, девчонкой она была посватана за своего Сирожиддина. Муж ее выучился на муллу в бухарской медресе и служил в местной мечети. Худой, подтянутый, подчеркнуто вежливый и тактичный, он невольно вызывал уважение, бабы на скамейке почему-то его боялись. Фаршида сидела дома и рожала, к девяносто второму, когда мы удрали из Таджикистана, у них было десять детей и Фаршида была беременна одиннадцатым. Ближайшие соседи по площадке, они въехали в трехкомнатную квартиру, которая очень скоро стала им мала. Жили скромно. Фаршида все время копила на обрезание очередного мальчика, и, когда устраивали туй-писар, я всегда помогала. Конечно, брать с них деньги у меня никогда не поднялась бы рука. Дети муллы ходили в нашу школу, мой Валерка учился в одном классе с их старшим Авзалэддином, или Афи, как все его звали, они дружили. Фаршида была неграмотная, поэтому я часто проверяла тетрадки ее детей, помогала им, как могла. Они постоянно одаривали нас фруктами, орехами, горным медом, что в больших количествах присылали им сельские родственники.
К этому времени я снова наладила отношения с дядей Степой и тетей Катей, ходила к ним по праздникам. Геннадий, если вдруг оказывался трезвым, сопровождать нас с детьми отказывался. «Полковника», как он называл дядю Степу (тогда, кстати, он был только майором), с его «генеральшей» он не любил, откровенно им завидовал. Возврат в семейное лоно состоялся не без любимых дяди Кости и тети Раи — они приезжали из своего Курган-Тюбе раза два в год. Они и вытащили меня к родственному столу.
