Служение женщине — это как шагнуть в пропасть, в "иное", заглянуть в будущее, сверкающее и зовущее, манящее бессмертием и вечностью. Это как память молодости и неиссякаемого желания новизны. Память — это не картина какого-либо реального прошлого, а виртуальная спутница актуального.
Где-то там, далеко, я оставил свою душу. Вернется ли из иного — любовь? Или даст только успокоение. Всегда стоишь перед выбором — власть обладания или освобождение души. Может быть, я вернусь в облике змея, приползу на брюхе в райскую землю, где уже навечно буду с ней! Эта моя плоть...- так мало радости приносит, словно пустая оболочка без души.
Счастливые дни! Словно, я украл их у друга. Конечно, это придавало сладкую пикантность твоей любви. Но, половая любовь мужчины к женщине, это уничтожение мужчины в женщине. Остроту чувств — придает соперничество обладания тем, что тебе не принадлежит до конца. А женщина не может принадлежать до конца, иначе она станет для тебя объектом обладания, и чувство вины перед ней — отравит в конце концов счастье обладания ее телом, — и уже, любовь женщины — это месть мужчине за это чувство вины. Тоска от невозможности Божественной любви, от невозможности примирения с плотью, и вера, что любовь все-таки возможна, как посыл в будущее, как любовь матери к возможному сыну.
Это как с богатством, чем его становится больше, тем меньше сомнений должно быть в обладании им. А то — все можно потерять в один черный день. Удачу нельзя присвоить — ее можно только украсть.
Кто сказал, что женщина это эротика, женщина — сплошная сексуальность, ее цель возбудить эротическую энергию мужчины для совершения с ней полового акта. Это в некоем роде освобождение вечностного в мужчине, приведение его к единой цели — зачать в женщине жизнь, освободить ее от осознания своей природной приниженности и темного начала полового инстинкта. Экстаз женщины — в иступленном до неприличия желании быть любимой, — до самоотречения.
С приближением к Калифорнии желание окончательного освобождения от прошлого все усиливалось, принимая парадоксальные формы. Мишель словно забыл, что Иоганны нет, — вера в чудо, в то, что любовь сильнее смерти. Словно Парки, прядильщицы судьбы, переметывают нить, создавая вновь полотно жизни, без надрыва и бесстрастно, еще не вступив в прямой волевой контакт с иной реальностью, еще только предвещают наступающее настоящее.
Это чувство "иного" не материнское, но женское, взволновавшее одинокого странника, отверженного бродягу старого мира. Это встреча не с матерью, а с другой женщиной, призывно позвавшей за собой. Как революция, и его, Бакунина, — Иоганна. Фантом на ветру.
