Едва ли был когда-либо оратор, который без всякой помощи риторических приемов и средств умел достигать таких колоссальных результатов, как Ленин. В его словах всегда было только дело, ничего другого, кроме дела. Достаточно прочесть его доклад на III Всемирном конгрессе, в особенности безыскусственное начало этого доклада и его удивительно простой, лишенный всякой риторики конец. Однако это безыскусственное начало мгновенно вызвало в зале жуткую тишину, а лишенное риторических прикрас заключение вызвало бурные овации конгресса, с затаенным дыханием выслушавшего всю речь с начала до конца.
На следующий день после этого доклада начались совещания комиссии, которая должна была окончательно редактировать тезисы о тактике. Тут нам опять пришлось выдержать тяжелый бой с Лениным. И в этой борьбе за — истину, за отыскание правильного пути я впервые научился правильно ценить и уважать Ленина. С точки зрения тех порядков, которые существовали во II Интернационале в международной социал-демократии, мое выступление было неслыханною дерзостью. Легко представить себе, что было бы, если бы на подобном совещании II Интернационала против Виктора Адлера или Бебеля выступил человек, который всего лишь каких-нибудь три месяца тому назад вошел в Интернационал, а теперь с такой бесцеремонностью вступает в полемику, как это позволил себе я спустя три месяца после нашего вступления и лишь две недели после нашего принятия в III Интернационал! И так как в это время мне не было еще даже 40 лет, то очень легко можно было бы применить ко мне ходячее выражение о «молодом человеке», который, «едва пробравшись в общество», позволяет себе все, что угодно. Однако мое выступление ничего подобного не вызвало. Ни одного слова, ни одного самого легкого намека на подобные аргументы. Резко, едко, метко, безжалостно разбивал Ленин все наши аргументы, но ни малейшего следа личной полемики не было внесено им в спор. Ни малейшего следа той отвратительной, оскорбительной отеческой снисходительности, которая столь обычна у многих старых партийных «бонз» по отношению к более молодым деятелям. При этом Ленин был по отношению к нам, младшему и менее опытному поколению, гораздо более приветлив и обходителен, чем к своим старшим товарищам и соратникам. В полемике Ленина, которая за зеленым столом, в тесном кругу комиссии носила столь интимный и искренний характер, что в ней как бы открывалась вся душа этого великого человека, — в этой полемике сочетался тонкий, обезоруживающий всякую возможную бестактность со стороны противника такт благородной великой души с тщательным и серьезным анализом каждого аргумента оппонента. В Ленине можно было даже подметить некоторую тайную радость, когда он видел, что тот или другой выступает против него без смущения и страха, если только он чувствовал, что у противника есть налицо честное желание служить общему делу и что за аргументацией скрывается твердое убеждение. Если же он чувствовал неискренность, безыдейность, тщеславие и т. п. — словом, что-нибудь недостойное революционера, то он умел метать молнии, холодные, но тем более смертельные, и гнев его в эти минуты был страшен. Тогда невольно вспоминалась его уничтожающая, безжалостная, грубая и не отступающая перед самыми резкими словами экзекуция, которую он совершил над врагами революции — Каутским и К°. Враг пролетарской революции, человек по ту сторону баррикады был для Ленина вне закона: по отношению к нему возможна была только борьба не на жизнь, а на смерть. Вне революции и ее рядов человек не имеет права на существование, не может иметь притязании на честь…
