— Однажды она рано утром зашла в соседнюю квартиру, чтобы получить новые указания, и нашла там чужого мужчину в постели студентки. — Товарищ по борьбе, — объяснила та. Матильде удалось сделать равнодушное лицо, она получила инструкции и ушла. Она все еще худела, но лицо ее уже не выражало больше враждебности ко всему миру. Особенно радовалась она, когда ей удавалось добавить взрывчатку к толстой пачке листовок. А вы знаете, как ей удавалось проносить их через весь Париж? Она прятала газеты, а при случае и динамит, на дно маленькой коляски, в которой возила своего последнего восемнадцатимесячного ребенка. Две ее маленькие дочки постарше сопровождали ее. Под блузками девочки тоже прятали запрещенную прессу. Кто мог бы хоть в чем-то заподозрить эту серьезную женщину с впалыми щеками в сопровождении своих недокормленных детей?
Все вышли из-за обеденного стола и направились в большую гостиную. Мы тоже. Но я никак не мог успокоиться, настолько захватила меня история, рассказанная моим соседом по столу, об усталой женщине, с ее скудной, но тщательно ухоженной одеждой, которая с утра до вечера, при любой погоде катит коляску с бледным младенцем по голодающему трагичному Парижу, пряча под ребенком запрещенные газеты и взрывчатку.
— Матильду, однако, в конце концов, арестовали из-за неосмотрительности, в чем не было ее вины, — сказал мой собеседник. — Но ничто не смогло заставить ее заговорить. Когда я покинул Францию, полиция все еще не решила окончательно ее судьбу.
Слуги в белых жилетах разносили кофе, напитки, сигареты и сигары. И мой сосед сказал:
— Я не курю, но люблю, когда люди вокруг меня курят табак «Вирджиния» или гаванские сигары. Особенно здесь. Вы согласны, что такой запах прекрасно подходит к этому месту?
Он обладал способностью заставлять меня постоянно колебаться из одной вселенной к другой. Но в то время как его ум балансировал и регулировал без видимых усилий драматичные и почти чудовищно контрастирующие видения, я воспринимал эту богатую теплую комнату, это изобилие, эту безопасность с ощущением своего рода метафизического ужаса.
Я все еще был так близок к страданиям и борьбе французского народа, ощущая в себе их климат, что та голодная, полная опасности и угнетения, подземная жизнь казалось мне самой естественной для человека в наше время. Смешавшись с группой, образовавшейся вокруг нашей хозяйки, с помощью внутреннего согласия, которое дремлет в большинстве существ, я, возможно, совсем забыл бы об этом, шутил и курил сигару и пил виски с миром в сердце. Это случалось со мной в Лондоне и прежде. Если этого не произошло сейчас, то причиной тому был мой компаньон. Все же мне и в голову не пришло бы оставить его.
