— Мой отец был печатником. Так что я понимаю, — сказал Легрэн. — Таких газет не может быть много.
— Их множество, — ответил Жербье. — Каждое значительное движение в Сопротивлении выпускает свою, и тиражи достигают десятков тысяч. И еще есть газеты отдельных групп. И газеты в провинциях. У врачей свои, у музыкантов свои, у студентов, у учителей, у профессоров университета, у художников, у писателей и у инженеров.
— А что с коммунистами? — тихо спросил Легрэн.
— Ну конечно, у них есть «Юманите». Как и раньше.
— «Юма…, — сказал Легрэн, — «Юма…»
Его выпуклые глаза наполнились экстазом. Он хотел сказать больше, но приступ кашля оборвал его.
XI
Был полдень. Заключенные проглотили котелок грязной воды, служившей им пищей, и неподвижно лежали на солнце. Легрэн был с Жербье в тени барака.
— Они знают, как умирать в движении Сопротивления, — начал Жербье. — Гестапо собиралось казнить дочь одного промышленника за то, что она отказалась выдать им организацию, в которой состояла. Ее отцу разрешили свидание с ней. Он умолял ее все рассказать. Она оскорбила его и приказала немецкому офицеру, наблюдавшему за беседой, увести отца прочь… Активист Христианского профсоюза сдружился с немцами, то ли из-за своей слабости, то ли из интереса. Его жена выгнала активиста из дома. А его совсем юный сын добровольно вступил в боевую группу. Он проводил диверсии, убил нескольких часовых. Когда его схватили, он написал матери: «Все уже очистилось. Я умираю, как хороший француз и как добрый христианин». Я сам видел это письмо.
— Знаменитого профессора арестовали, бросили в гестаповскую тюрьму Фресне в Париже. Они пытали его, пытаясь выведать имена. Он сопротивлялся… Он сопротивлялся… Но однажды почувствовал, что больше не может терпеть. Он испугался самого себя. Он снял свою рубашку, разорвал ее и повесился… После демонстрации, перешедшей в уличную стычку, в ходе которой в Париже пролилась немецкая кровь, дюжину мужчин приговорили к смерти. Их всех должны были расстрелять на следующий день на рассвете. Они знали это. И один из них, рабочий, начал рассказывать смешные истории. Всю ночь он заставлял своих товарищей смеяться. Немецкий тюремный капеллан рассказал потом об этом семье погибшего рабочего.
Легрэн поднял глаза и, запинаясь, спросил:
— Скажите, месье Жербье… Были среди участников этой демонстрации коммунисты?
— Они все были, — ответил Жербье. — И именно коммунист, Габриель Пери, перед смертью произнес, возможно, самые прекрасные слова, сказанные когда-либо участником Сопротивления: «Я рад, — сказал он. — Мы строим завтрашний день, который будет петь».
