Ехали неспешно, делая остановки, когда захочется. Рафаэль разводил костер, Ария выискивала на полях съестное. Пара луковиц, розмарин, черемша — вот и весь обед, словно для птичек, что порхали над лугами. Так, на один зубок. Покончив с едой, они находили укромный уголок, скидывали одежду и купались в ручье или реке. Дабы сын не унаследовал отцовского страха перед водой, Ария с разбегу бросалась в реку и, вынырнув, насмешливо ухмылялась — ну что, бояка? Мальчик подплывал и, ухватившись за нее, целовал ее в плечо. В этих объятьях была та же чувственность, что и в крепких объятьях с отцом. На берегу своей рубашкой он вытирал ее длинные темные волосы.
Иногда по ночам с океана приходили сильные грозы; проливной дождь застиг их возле Сегала и Бузона, а под Сен-Жюстеном молния озарила реку, словно тропу сквозь историю, и Ария удержала сына, готового прыгнуть в ее мгновенную красоту. Наступил сезон гроз. Ария представила, как в Демю старый писатель безуспешно уговаривает ее мужа ночевать в пустующем доме.
Остановившись посреди открытого поля, путники выпрягали лошадей, которые жались к фургону — мол, им совсем не страшно, но лучше уж так, чем скакать в темноте. В ясные вечера Ария и Рафаэль устраивались в ковыле под сотней звездных слоев. Неисчислимое множество. Миллион оркестров. Непостижимая разумом бездна. Сердце мальчика разрывалось от счастья. Вот тогда-то он четко ощутил себя частицей всего, что было вокруг, — казалось, и вздох листвы, и пение матери исходят из него, а всякое его движение исполнено внешним миром.
Неподалеку от Плезанса произошло солнечное затмение. В полдень быстро сгустилась тьма. Рафаэль, из ведра поивший лошадь, заметил, что вдруг похолодало. Обернувшись, он встретил тревожный взгляд матери. Хлынул серый дождь, поднялся немыслимый ветер, пригибавший деревья к земле. Лошадь, дико косившая глазом, казалась деталью этой невероятной картины. Рафаэль не знал, что такое затмение. Наверное, божья кара, решил он, наступает конец света. Вцепившись в гриву, Рафаэль взглядом искал веревку, чтобы привязать лошадь. Убежит — не найдешь. Животное волчком завертелось, и он вскочил ему на спину. «Не смей!» — завопила мать, но в тот же миг сквозь деревья лошадь рванула во мрак, унося мальчика.
Приникнув к лошадиной шее, Рафаэль будто стал глазами животного, метавшегося из стороны в сторону. Он влип в мокрую спину неоседланной лошади, спотыкавшейся и закладывавшей виражи, пока не выскочила на широкое поле, небо над которым было чуть светлее, чем в лесу, и тогда припустила во весь опор. Мальчик слышал свое дыхание и храп лошади, глухой топот ее копыт в густой траве, а затем их внезапный перестук на деревянном мосту. Он держался за горячую звериную кровь. Может, в минуту — время утратило счет — они проскочили через погруженную во тьму деревню, где, кроме них, ничто не шевелилось, и вылетели к речным лугам. Потом свет потихоньку вернулся, воздух вновь полыхнул жаром, заблестела мокрая трава. Время вдребезги разбилось. Средь бела дня в небе сияла яркая луна. Лошадь успокоилась и почуяла на своих боках ноги невесомого седока, который в ином, безмятежном времени поил ее из ведра.
