Жорж Ваг, наставник Колетт в пантомиме, открыл ей два важных секрета, распознав в ней скрытое умение выразить себя без слов. Он понял, что эта женщина обладает иными способностями. Она умела быть мощной в молчании. В саду Натали Барни[57] он взял ее за руку и отвел в сторону; едва Колетт заговорила, он приложил палец к ее губам, и взгляд ее полыхнул живым огнем. Она не спускала глаз с его лица, ожидая знака. Рука его безвольно упала — мол, никаких представлений. Они шли по дорожке. Мимы живут долго, сказал он. Второй секрет она уже знала. Ничто не дает такой уверенности, как маска. Под маской можно вписать себя в любое место и любую форму.
Вот тогда-то я поняла, что порой мы все надеваем маску. Личина третьего лица нас спасает и охраняет. В «Отверженных» Виктор Гюго вводит в реальный парижский пейзаж вымышленную улочку, которой Жан Вальжан спасается от погони. Как же она называлась? Не помню. Я жила на Дивисадеро-стрит. Дивисадеро происходит от испанского «division» — межа, что некогда отделяла Сан-Франциско от лугов Пресидио. Другая версия гласит, что источником стало слово «divisar», означающее «смотреть издали». (Близлежащая «высотка» называется Эль Дивисадеро.) Место, с которого смотришь вдаль.
Наверное, этим я и занимаюсь. Вдали высматриваю тех, кого потеряла, и вижу их повсюду. Даже здесь, в Демю, где жил Люсьен Сегура, где я «переиначиваю замену, будто небрежные складки шарфа».[58]
Я и сейчас не знаю, чем было вызвано желание изучить жизнь Люсьена Сегуры и написать о нем. Что заставило в архивах Беркли исследовать почти исчезнувшие следы его пребывания в Жере. Я читала его произведения, когда училась в женском колледже Рандольф-Мейкон. Но главное, в лингафонной кабинке библиотеки Беркли я впервые услышала его голос — когда-то он начитал свои стихи в лакированный ящик с жестяным раструбом, подобным огромному уху незнакомца. В записи, сделанной Французской академией на заре двадцатого века, его голос тонул в шорохах, похожих на шум прибоя и шипенье огня. И все же я расслышала в нем затаенную боль, как в старой хронике по замедленным движениям королевской особы угадываешь скрываемую хворь. После чтения стихов он заговорил об отце, вернее, отчиме, который был часовщиком, и я, отложив конспект по курсу доктора Вебера о сельской жизни, прислушалась. Я уловила в нем тихую грусть и надломленность, как от погибшей любви. Мне это было знакомо. Тогда я знала лишь о его странном уходе из семьи: на закате жизни, уютной и успешной, он вдруг сел в повозку и исчез. Меня преследовал его пронзенный болью голос. Я поехала во Францию — в дом, где прошло последнее действие его жизни. Разыскивала места, которые он описывал. Совершала долгие прогулки. Купалась в ручье. Бродила по его аллее. Встретила Рафаэля.
