Аманда не знала, сколько времени прошло. Постепенно она начала приходить в себя. Трава под ней, густая и мягкая, как удобная кровать, больше не казалась влажной. Может быть, оттого, что их тела были влажными от пота. Она открыла глаза. Увидела светлячков, высоко в ветвях старого дуба. Услышала стрекот сверчков и глухие раскаты грома. Свое и его, все еще неровное, дыхание.
Уокер поднял голову, чуть отодвинулся, приподнялся на локте. На его красивом лице застыло непередаваемое выражение мужского удовлетворения. Но не триумфа. Он словно сознавал, что это скорее передышка, чем победа. Наклонился, поцеловал ее долгим поцелуем. Снова поднял глову.
— Это было… нечто особенное.
Аманда понимала, что нет смысла скрывать, насколько она потрясена.
— Безумие.
— Я сделал тебе больно?
— Нет.
Она медленно провела ладонью по его спине. Вспомнила, как впивалась в нее ногтями.
— А вот я, кажется, пустила тебе кровь.
Уокер усмехнулся:
— Не думаю, что тебе удалось прорвать мою шкуру. Он оторвался от нее, отодвинулся и лег рядом на траве, не отнимая, однако, руки от ее груди. И это доставило ей радость — не хотелось совсем отпускать его. Странно, она совсем не испытывала стеснения, ни оттого, что лежала совершенно обнаженная, ни оттого, что только что занималась любовью прямо под деревом, при ярком свете луны.
Легкий порыв ветра зашелестел листвой наверху, обдал прохладой ее влажную разгоряченную кожу. Это было чудесно. Ей не хотелось двигаться.
Приподнявшись на локте, Уокер некоторое время смотрел на нее, потом погладил ее грудь. Он как будто испытывал необходимость постоянно касаться ее, словно его желание лишь временно успокоилось, но не было удовлетворено полностью.
— У тебя прекрасное тело.
Она смотрела на его сосредоточенное лицо и чувствовала, как снова учащается пульс, как отвечает тело на его ласки.
— Спасибо. Наверно это наследственное, — сказала она, пытаясь сдержать дрожь в голосе.
Его рука замерла. Аманда беззвучно выругалась. Зачем понадобилось напоминать…
Его рука снова пришла в движение. Пальцы обводили изгибы груди, трогали напрягшиеся соски.
— Знаешь, ты удивительно полногрудая для такой маленькой и хрупкой женщины. В отличие от твоей матери, если судить по той картине.
Если она действительно твоя мать… Наверняка он это имел в виду.
Аманда внутренне напряглась, однако постаралась, чтобы голос звучал спокойно:
— Да, я помню, она всегда жаловалась, что фигура у нее, как у ребенка. Когда покупала мне бюстгальтеры, все время повторяла, что у меня грудь на размер больше, чем у нее.
