— Это ближе к Тихому океану! — шутил Феликс. — Да, мой милый малыш, я связался, и это дорого стоило мне. Я должен был пообщаться на английском с пятнадцатью шалавами, прежде чем они соединили меня с секретарем, который не говорил ни по-французски, ни на одном из восточных языков. Он не понял ни моих вопросов, тем более ответа.
— Ты должен был бы выучить американский вместо древнегреческого, — съязвил Берюрье. — Это было бы предпочтительнее.
— И все-таки, — настаиваю я, — вам удалось узнать что- нибудь из телефонного разговора?
— Очень мало. Кажется, что моя «насильница» завещала мне одноэтажную халупу в негритянском квартале Венеции.[4] Фирма «Смитт, Смитт, Ларсон и еще раз Смитт» хочет, чтобы я прибыл туда для подписания не знаю чего, или нанял калифорнийского адвоката,
— Решение?
— Нет решений, малыш! Я нищенствую во Франции, так откуда же у меня могут быть средства для поездки на другой конец американского континента лишь для того, чтобы получить в наследство грязную халупу. Я чувствую, что все мои хлопоты будут стоить дороже, чем само наследство.
— Ты не любопытный, старый хрен, — ворчит Толстяк и делает знак содержателю притона принести еще одну бутылку вина.
— Феликс, — вздыхаю я, — вы сверхчувствительный человек. Вы только что так проникновенно говорили нам о своем Маркизе, и почему-то с таким равнодушием вспоминаете девушку, которая в двенадцати тысячах километрах отсюда назвала вас своим единственным наследником!
— Это так, — соглашается корректор граффити, — но я по рукам и ногам связан нищетой, знакомой всей армии педагогов Франции. Сменяющие друг друга правительства самого разного политического толка уверены в том, что успешно трудиться на ниве просвещения могут только нищие!
— Вы не могли бы мне дать это письмо, Феликс? Я попытаюсь побольше узнать о завещании Мартини Фузиту. Бумага с грифом моего учреждения, возможно, обяжет ваших трех Смиттов и Ларсона дать вам более подробную информацию.
Говорящий по-французски американец — большая редкость, Вот почему я был крайне удивлен, когда услышал в трубке приятный мужской голос, великолепно владеющий французским.
— Говорит Джейм Смитт.
— Какой? Первый, второй или третий?
— Третий. Отца и деда уже нет в живых!
— Я предполагаю, что уже поздно выражать вам свои соболезнования.
— Не поздно. Они погибли на прошлой неделе в авиакатастрофе при посадке самолета в Чикаго.
— Я огорчен.
— Итак, как вы понимаете, я звоню потому, что получил ваше письмо, касающееся наследства вашего друга. Хочу сказать, что именно я регистрировал завещание мадемуазель Мартини Фузиту.
