Как-то, на исходе дня, она достала из шкафа стопку газет.
— Это все написал Ханс, — сказала она, — а я сберегла.
Стопка была перевязана шелковым шнуром. Элизабет держала ее в руках, как нечто очень хрупкое.
— Вот какие у меня детки, — сказала она.
Регина начала перелистывать газеты. Она снова и снова натыкалась на заголовок, большими, жирными буквами: «Без уверток». Сделанная Хансом серия интервью вызвала широкий резонанс не только у них в округе. Он тогда второй год работал в газете. Новые, дерзкие интонации, вот как говорили о Хансе. Многие предсказывали, что на этом деле он себе скоро сломает шею. Но ничуть не сломал, его назначили редактором отдела, членом редколлегии, собирались даже перевести в Берлин, но главный редактор сумел его удержать. Без уверток. Счастливое время. Регина улыбнулась, она вспомнила, как они безумствовали оба — преуспевающий молодой журналист, ракета вертикального взлета, как его называли некоторые, и она, студентка педагогического института. А началось все со студенческого бала. Незадолго перед этим Ханс брал интервью у их ректора, много рассуждал о двуликости, которая неизбежно воспитывается погоней за отметками. На Ханса обрушились с нападками, его вызывали к начальству, но от работы не отстранили. И она, Регина, восхищалась его неустрашимостью. Они предавались любви в парке, в общежитии, в его крошечной квартире. Она завалила два экзамена, потому что учеба ее больше нисколько не занимала, но накануне пересдачи Ханс зубрил вместе с ней, и когда она благополучно все пересдала, они на выходные дни залегли в постель. Угар, наваждение.
— Да, — сказала она, — да, да, — и отодвинула газеты.
— Что-то у вас неладно.
«Теперь он почти не пишет», — подумала Регина.
— Скажи мне честно, если у вас что-то неладно.
— Что у нас может быть неладно?
— Не знаю.
«Я и сама не знаю», — подумала Регина.
Возможно, он прав, возможно, я и впрямь изменилась после рождения Пабло. Его съедает работа: редакция, горсовет, партийные обязанности — сплошь важные причины. Этим можно объяснить все — и даже любую несостоятельность.
— Я начинаю задыхаться в четырех стенах, — сказала Регина. — Надо снова выходить на работу.
Элизабет взяла газеты, бережно увязала их и отнесла обратно в шкаф. «Неужели она не замечает, что стопка не увеличивается, — подумала Регина. — Твой сын исписался. Ты только почитай, что он пишет теперь, хотя и изредка. Раньше он обсуждал со мной свои статьи, сегодня он их от меня прячет. Мы разговариваем и топим все в разговорах, заверяем друг друга в вечной, неизменной любви и постоянно ругаемся. Я стала ворчливая, как он считает, я не понимаю «возросшей ответственности». Мир изменился. Возможно, мама, возможно, мир изменился. Мы все меняемся. Он и сам чувствует, что с ним неладно. Вот почему он и хочет уехать, все равно куда, лишь бы уехать».
