Якоб и на самом деле чувствовал себя одиноким, и дни его были пусты, как не были уже давно. Каторжный труд в порту и уход за садом лишь ненадолго спасали его от тоски. Порой, сев перед портретом умершей жены, он отыскивал в памяти впечатления, которые дали бы ему право сказать: жить все-таки стоило. Но в их жизни было только это вечное «потом, потом», и два кратких путешествия ничего не изменили, когда врачи сказали ему, что долго она не протянет. Арденны и еще Амстердам, дальше они не рискнули. А в Динане, присев у основания цитадели, они смотрели со скалы вниз, на городок и на Маас, и прелесть пейзажа делала их еще несчастнее.
— Вот уж не думала, что мне еще будет так хорошо, — сказала Грета.
— Это только начало, — ответил он.
Хотя оба они знали правду. Но ложь была отрадна их сердцу.
Вот одно из этих воспоминаний и заставило Якоба закончить свое первое письмо словами: «Все было очень хорошо».
Просьба Алена привела Элизабет в некоторое замешательство. «Карточка... — думала она. — Нет и нет, зачем ему моя карточка?» И однако же, в этот день она чаще обычного заглядывала в зеркало. Пробовала разгладить морщины на лбу, потом махнула на себя рукой. Отродясь она не была красивой. «Нет-нет, зачем ему мой снимок?»
Письмо она положила в бельевой шкаф, туда, где уже лежало первое, а Якоб Ален и на сей раз не получил ответа.
Маша заявилась домой среди недели. Так у них не было заведено. Она была очень бледная и какая-то беспокойная, и это беспокойство передалось матери.
— Что с тобой? — спросила Элизабет.
— А что со мной может быть?
— Я ведь не слепая.
— А я говорю, что ничего со мной нет.
«Я вижу, — думала про себя Элизабет. — По тому, как она надевает пуловер, как ходит, как держит голову».
— Никак друг сердечный? — спросила она.
— Да будет тебе, мама.
Элизабет побоялась серьезной размолвки, промолчала и прошла на кухню.
«Все равно она ничего не поймет», — подумала Маша.
«Женатый мужчина, двое маленьких детей. О чем ты думаешь?»
«Уж так получилось».
«А его жена, она-то в курсе?»
«Может, в курсе. А может, и нет. Мы встречаемся то здесь, то там. Только бы нас не увидел никто из его знакомых».
«И ты можешь так?»
«Да будет тебе, мама, перестань, наконец».
Маша последовала за матерью на кухню.
— У меня голова забита семинарами да зачетами, — сказала она. А Элизабет Бош подумала: наверное, так оно и есть.
Потом они вместе пили кофе, а по радио женский голос пел песню про цыгана, который ушел, и ноги сами несут меня вслед за ним.
