— Ребята, повреждений нет?
— Бог миловал.
— Всем быть готовым.
— Всегда готовы, — заверил Февралев. — К чему только?
— Ко всему. Люки прикрыть и башку не высовывать.
Вернувшись к своей машине, позвал Гусейнова и показал заваленную землей аппарель:
— Надо отгрести. Бери лопату, я подошлю Кибалку.
Мимо цепочкой семенили десятка полтора минометчиков. Обвешанные плитами, стволами, ящиками с минами. Снаряд врезался в тополь, почему-то не взорвался (может, бронебойный) и, бешено вращаясь, пропахал борозду во влажной земле. Все упали и с полминуты лежали неподвижно. Потом вскрикнул, заохал один из минометчиков. Рифленую жестяную коробку, которую он нес в руке, смяло, мины валялись под ногами. Парень тряс кистью с растопыренными пальцами.
— Отсушило… снаряд прямо в меня летел.
Он охал и тыкал носком сапога в борозду, которая прошла рядом с ним. Но этот отделался лишь страхом. Другой минометчик, младший сержант, стоя на коленях, сжимал ладонями лицо. Щепка, отколотая снарядом, ударила в челюсть, сломала ее и прорвала кожу. Из раны торчали мелкие кости. Парень выплюнул на ладонь выбитые зубы, морщась, стряхнул их в траву. Рядом продолжал скулить парень с «отсушенной» рукой. Скорее всего, он был просто напуган.
Крепко напугало и моего механика-водителя Гусейнова. Он застыл с лопатой в руке, глядя, как бинтуют раненого сержанта, который держался молодцом. Раны в челюсть и лицо — дело паршивое, долго не заживают. Но у сержанта рана не смертельная. Заживет. Я подтолкнул Гусейнова:
— Двигайся, сгребай землю.
Знакомясь с экипажем, я спрашивал у механика-водителя, бывал ли он в бою. Рафик ответил что-то бодрое, но невнятное. Вроде побывал и пороху понюхал. Сейчас на его лице отражалось такое смятение, что я понял — страх сломил его. Он дважды ронял лопату и по-прежнему глядел на раненого минометчика, голову которого обмотали бинтом от подбородка до макушки. Оставили лишь узкие щелки между губами и носом. Там вздувались от дыхания кровяные пузыри, а бинт во многих местах пропитался красным.
Тополь был толщиной больше метра. Оглушительный удар вырвал кусок до самой сердцевины, а затем бешено крутившаяся болванка прошла рядом с нами. Рафик видел это и сломанную челюсть минометчика с торчавшими костями. Наверняка он уже прокрутил в мозгу, что болванка лишь случайно не угодила в него. Во что превратилось бы человеческое тело, если разлетелся в щепки огромный кусок древесного ствола?
Я машинально сделал несколько шагов и потрогал выщербину в дереве, еще не успевшем сбросить листья. Ладонь стала мокрой от сока, который стекал по живой древесине и серо-зеленой коре. Война никого не щадит. Но даже если дерево переломится от зимних ветров, то корни дадут новые побеги. С людьми так не получается. Такие удары убивают наповал. Возвращаясь к танку, поймал взгляд механика-водителя.
