— Вера — красивое имя, — сказала я.
— Вы находите?
Она зажгла лампу на ночном столике и сказала мне:
— В этой комнате маловато света.
Девочка лежала на паркетном полу возле одной из витрин и, подперев голову руками, с серьезным видом листала школьную тетрадь.
— Ей неудобно, — заметила Вера, — надо найти ей письменный стол, чтобы делать уроки.
У меня опять возникло то же ощущение, что недавно в гостиной: Валадье в этом доме временно. Она, вероятно, заметила мое недоумение и добавила:
— Не знаю, останемся ли мы здесь надолго. И вообще, муж не очень любит мебель…
Она улыбнулась мне все той же ироничной улыбкой. Спросила, а где живу я. Я сказала, что нашла комнату в бывшей гостинице.
— Правда?.. Мы тоже долгое время жили в гостинице…
Она поинтересовалась, в каком районе.
— Возле площади Бланш.
— Да это же квартал моего детства! — воскликнула она, чуть сдвинув брови. — Я жила на улице Дуэ.
В этот момент она напоминала холодных белокурых американок из детективных фильмов. Казалось, ее кто-то дублирует, как в кино, настолько странно было слышать, что она говорит по-французски.
— Когда я возвращалась из лицея Жюля Ферри, я делала крюк и проходила через площадь Бланш.
Она давно не бывала в тех краях. Много лег прожила в Лондоне. Там и познакомилась со своим мужем. Девочка не обращала на нас никакого внимания. Она по-прежнему лежала на полу и что-то писала в другой тетради, не отвлекаясь, с сосредоточенным видом.
— Делает домашнее задание, — сказала Вера. — Вы увидите… в семь лет почерк у нее почти взрослый…
Стемнело, хотя еще не было пяти. Вокруг стояла тишина, такая же точно, как в этот час в Фоссомбронла-Форе, когда мне было столько же лет, сколько моей подопечной. Наверно, у меня тоже в ее возрасте был взрослый почерк. Меня ругали за то, что я не хотела писать перьевой ручкой, а писала шариковой. Я взглянула из любопытства, чем пишет девочка. Шариковой. У нее в школе, на улице Ферм, детям наверняка разрешают писать «биками» с черными, красными или зелеными колпачками. Получаются ли у нее прописные буквы? Во всяком случае, их теперь уже точно не учат вести линию вниз с нажимом, а вверх тоненько.
Они проводили меня вниз. Слева двустворчатая дверь была распахнута в большую пустую комнату, в глубине которой стоял письменный стол. Месье Валадье сидел на краешке и говорил по телефону. Ярко светила люстра. Он говорил на каком-то языке со странным звучанием, который мог бы понять только Моро-Бадмаев, возможно, на степном фарси. Из уголка губ торчала сигарета. Он помахал мне рукой.
