— Ты собираешься к своей матери на День Благодарения? — спросила она.
— Собираюсь. Это мой долг.
— Я надеялась... — Она перевела дыхание. — Я думала, что, когда все мои соберутся вместе, было бы самое время сказать им. Я подумала, что, может быть, ты захочешь быть там.
— Я не знаю, что сказать, Дори. Это ведь твоя семья.
И мой ребенок, подумала она с горечью. Мой, а не наш.
— Ты должна решить, в какой форме и когда сказать им, — продолжал Скотт. — Если ты подождешь до следующего раза, когда я буду в Таллахасси, тогда мы сможем сказать им вместе.
— Я подумаю.
— Дори...
— Скотт...
Они смущенно и невесело рассмеялись.
— Вот и опять, — сказала Дори. — Мы ведем себя как чужие.
— Глупо, правда?
— Да. О Скотт, как бы я хотела, чтобы мы могли быть вместе и просто держать друг друга в объятиях и нам совсем не надо было бы разговаривать.
— Мы могли бы?
— А почему нет?
— Возможно, ты права.
— Мы будем вместе через две недели.
— Эти две недели покажутся вечностью.
— Две недели всегда кажутся вечностью. Вот почему мы не говорим об этом. Правило номер один в отношениях между далеко живущими, помнишь?
— К черту правила, Дори!
В ответ на его раздражение она хихикнула:
— Майк сказал, ты чувствуешь себя одиноким.
Ты действительно становишься брюзгой, когда не видишься со мной?
— Раздражительность — вполне нормальная мужская реакция на сексуальные лишения.
— За это ты получишь что-то сверх обычного в следующий раз, когда мы останемся одни, — промурлыкала Дори.
— Эти две недели с каждым разом кажутся все длиннее.
— Ручаюсь, хотя мы и не должны говорить об этом, не только ты одинок.
— Тогда почему, Дори?
— Единственный ответ на «почему» — «потому». Сейчас это невозможно.
— Я ведь не должен соглашаться с тобой? Нет, пожалуйста.- Возрази мне, молча молила она. Скажи мне, что ты готов поговорить о ребенке. Но он уже признался, что не готов.
— Эти две недели будут очень долгими, — грустно повторил он.
Дори пожалела о своем решении отменить поездку в Гейнсвилл прежде, чем положила трубку. Уикенд даже еще не начался, а уже представлялся таким долгим; он маячил перед ней как приговор к одиночному заключению. Как она могла добровольно лишить себя общества Скотта, когда она так отчаянно нуждалась в нем? Наверняка избегать темы ребенка со Скоттом было бы не так ужасно, как обсуждать ее без него.
