Пустые, вымаканные до металлического блеска банки и комки бумаги Майгатов смел в урну, утрамбовал это все пустой бутылкой и, оглядев посвежевший, чистенький стол, пошел на завтрак.
В кают-компании сидел одинокий Кравчук и ел хлеб с маслом. Ел с такой кислой физиономией, будто ему в жизни не приходилось жевать ничего более отвратительного.
Майгатов всегда относился к замполиту безразлично и заставить себя проявить к нему интерес стоило ему немалого труда.
Он сухо поздоровался, поймав в ответ кивок щекастой головы, и принялся исподлобья изучать давящегося бутербродом Кравчука. За два месяца, как он видел его в последний раз, Кравчук стал еще толще и еще одутловатее. У него с плечей и груди словно оплыло все вниз, на живот и широкие, почти женские, бедра. Ежик волос все так же делал его похожим на городничего из гоголевского "Ревизора", но полубокс, которым он оголил затылок, превратил его в типичного крутого, что тусовались в красных и табачно-зеленых пиджаках перед севастопольскими ресторанами. Наверное, в кителе с новыми, капитана третьего ранга, погонами он бы смотрелся чуть худее и чуть солиднее, но в свитере он никакого уважения не внушал. Так, хмурый толстяк неопределенного возраста и непонятно какой профессии.
Судя по свитеру, сразу после завтрака он намеревался сойти домой, на свои любимые "семьсот шагов с небольшим" до дома, и Майгатов, не думая, что он сегодня хоть что-то узнает о нем, на всякий случай решил разговорить Кравчука.
- Слышал, звание дали... Поздравляю.
Тот все-таки молча кивнул, жуя хлеб с упорством коровы.
- И Клепинину?
Второй кивок.
- А командиру что же - ничего?
Щеки Кравчука чуть опали. Он натужно глотнул глинистый комок, запил его холодным чаем и наконец подал голос:
- Надо с начальством душа в душу жить. А он поцапался из-за тебя. Потом эта яхта дурацкая, за которой он по ошибке гонялся. Хорошо еще, что с должности не сняли. А ты - про награды...
Он повернул лицо в фас, и Майгатова что-то смутило в этом привычно одутловатом, похожем на грушу, лице. Но Кравчук, как назло, опять склонился над чаем, и в профиле уже не было ничего необычного. Он пил чуть подкрашенную чем-то коричневым воду, которую никто бы на земле не назвал чаем, а толстый мизинец руки, держащей подстаканник, дрожал, точно к нему подключили ток.
- Спасибо, - привычной фразой закончил он завтрак, и Майгатов вдруг почувствовал неодолимое желание опередить Кравчука на выходе, чтобы в упор посмотреть на его лицо.
