.
Нетрудно в этих беглых замечаниях молодого Шеллинга распознать важные мысли, возникшие в его натурфилософский период в Иене. Нетрудно также увидеть, насколько близок к гегелевской концепции позитивности предлагаемый Шеллингом вариант применения и расширения "практического разума". Вполне понятно, почему Шеллинг и Гегель в молодости считали себя философскими союзниками. Однако необходимо осознавать, что уже в этот период между Шеллингом и Гегелем возникает глубокое расхождение, хотя никогда открыто не высказываемое. Как мы видели, Шеллинг в своем отрицании всякой позитивности идет гораздо дальше, чем молодой Гегель. Для него государство-и все, связанное с ним, — изначально и принципиально "позитивно" в гегелевском смысле. Освобождение человечества для него тождественно освобождению от государства вообще. Шеллинг в этот период не разделяет или, по крайней мере, начинает не разделять революционные иллюзии, присущие молодому Гегелю. Ведь, по Гегелю, возможно радикальное обновление государства и общества — обновление, которое приведет к снятию "позитивных" черт государства. Конкретно-революционная утопия молодого Гегеля у Шеллинга превращается, если прибегнуть к более позднему понятию, в анархистскую утопию освобождения человечества от государства. И опять-таки ясно видно, что данное понимание — независимо от того, есть ли оно следствие или причина, — теснейшим образом связано с явным фихтеанством молодого Шеллинга.
С самого начала молодой Гегель отличается от своего философского союзника более исторической постановкой вопроса: для него не государство вообще выступает как нечто позитивное, а лишь деспотическое государство — от императорского Рима вплоть до его времени. Противоположностью деспотии выступает государство античности, продукт свободной самодеятельности людей, демократического общества. И в соответствии с этим для Гегеля целью и перспективой развития оказывается не уничтожение государства вообще, а восстановление непозитивных античных городов-государств, свободной и самодеятельной античной демократии.
С поверхностной точки зрения, а также по меркам общепринятой методологии того времени постановка вопроса у молодого Гегеля представляется менее философской, чем у Шеллинга. Шеллинг применяет кантовско-фихтевское противопоставление свободы-необходимости, сущности-явления (эти пары противоположностей у него и у Фихте совпадают гораздо более непосредственно, чем у самого Канта) так, что теория познания полностью погружается в этику. Все, что для этики составляет только предмет, что не образует субъекта практики, становится лишь объектом (т. е. является, по терминологии молодого Гегеля, "позитивным"). Этот мир мертвой объективности одновременно тождествен кантовскому миру "явлений": только практика соединяет человека с истинной действительностью, с сущностью.
