— Маринка, ты ходишь в церковь? — тихо спросил Ной. Она отрицательно покачала головой.
— Почему?
— Я сторожу двор.
— А где ты спишь зимой?
— Дома.
— С нею на кровати?
— На полу.
Ной подошел, сел на траву рядом с собакой у босых ног Маринки и поднял на нее глаза, полные участия и жалости. Он хотел спросить ее о чем-то, но удержался.
У Маринки в глазах стояли слезы.
— Что ты плачешь, Мариночка: тетя бьет? Есть не дает?
Плечи Маринки задрожали от сдерживаемых рыданий, из глаз брызнули слезы.
— Не надо, Мариночка, — утешал Ной, положив руки к ней на колени, — не плачь… Я буду приходить к тебе каждый день, ей Богу!
Ной сдержал свое слово. Он приходил каждый день и приносил Маринке часть своего обеда. Часами по всему околотку раздавался визгливый голос Ципы-Лии: «Ной! Но-ой!» А Ной и в ус не дует: в эти часы он сидит себе с Маринкой в каком-нибудь им одним ведомом укромном уголке.
Но в конце концов дело открылось, и между соседями вспыхнула крупная ссора. Ципа-Лия была вне себя: «Несчастная я мать! Ребенок на глазах тает, как свечка. А из-за чего? Из-за негодного приемыша этой старой ведьмы — чтоб ей ни дна, ни покрышки! Все, что дают ребенку, съедает эта байстрючка, — чтоб ее уж волки съели!» Ханино-Липа взялся, было, за свой ремень и хотел отодрать Ноя как следует, но Ципа-Лия отстояла сына. А Скурипинчиха поволокла Маринку в дом; что она там с ней делала, никто не видел — слышен был только глухой, прерывистый, надрывающий душу плач. Ной, лежа в постели, до самой полуночи слышал эти звуки и чуть с ума не сошел.
Детей разлучили. Скурипинчиха завела новые строгости, и Маринка оставалась одна взаперти. Ной перестал бывать на пустоши: Ципа-Лия теперь следила за ним и не отпускала ни на шаг. Дырка в заборе также была забита: между домом и забором, там, где был огород Ноя, навалили жердей, заполнивших весь закоулок. Ной сердился, бунтовал и отравлял существование родителям; никто не мог догадаться, что с ним.
— Мой огород, огород! — кричал Ной, топая ногами. — Зачем вы его сгубили?!
Ханино-Липа тоже топал ногами и хватался за ремень.
— Замолчишь ты, чертово отродье!? Сейчас я тебя как говядину разделаю! Слыхали вы что-нибудь подобное? Тоже огородник нашелся!
Настала осень; пошли дожди, потом снег. Скурипинчиха сидела безвылазно дома, и Маринка не могла уйти со двора; сердитые глаза старухи и страх перед ней держали ее точно на привязи. В присутствии тетки она даже не решалась подойти к забору, и когда порой до нее долетал сквозь щель тихий призыв Ноя, она притворялась, что не слышит. Проход на поляну через сад тоже стал невозможен: пустошь, как всегда, покрылась высоким непролазным снегом. Настоящее белое море!
