— Так вот, — говорил он. — По доллару с носа. А мячик они купили за два пятьдесят.
— А сд*ача была одной пятидесятицентовой монеткой? — спросила Санни.
— Это не имеет значения, — ответил Ник. — Но мы будем считать, что ему дали один двадцатицентовик и три монетки по десять центов. Он вернул приятелям по десять центов, а двадцать положил к себе в карман.
— Выходит, они заплатили по доллару каждый и получили по десять центов назад, — подытожил Элмо.
— Точно. То есть они заплатили за мячик по девяносто центов каждый. А девяносто умножить на три будет два доллара семьдесят центов, верно?
Возражений не было.
— Они думали, что он столько и заплатил. Но он отдал всего два доллара пятьдесят. И прикарманил двадцать центов. А два доллара семьдесят центов плюс двадцать центов — это два девяносто. Так куда же подевались недостающие десять центов?
— Может, он обронил их по дороге? — предположила Санни.
Нет, это просто невыносимо!
— Санни, ради бога, — не выдержал Ник.— Никто ничего не мог обронить.
— Почему?
— Да потому, что не было никаких десяти центов.
— А зачем же ты спросил, что с ними произошло?
— Но в этом-то и соль загадки.
— Значит, я ее отгадала?
— Все, Санни, забудь об этом, — попросил Ник.
Ришель обернулась.
— Это вы про крикетную загадку? — спросила она. — Кто-нибудь, расскажите мне ее, пожалуйста.
— Ришель, — сказал Ник. — Забудь об этом.
...Лиз и я брели позади остальных. Пара старичков шла нам навстречу, держась за руки. Поравнявшись с нами, они кивнули в ответ на наше приветствие. Они выглядели так, как будто им было лет по сто, а женаты они были лет восемьдесят, по меньшей мере. Наверное, это и навело Лиз на мысли об отце и фей.
— А какая она, Фей? — спросила Лиз.
— Нормальная.
— Нормальная?
— Ну, хорошая.
— Хорошая?
— Она действительно хорошая художница. Папа уверяет, что она талантливее его.
Мне не хотелось говорить о Фей. Она была ничего себе*, но я был рад, что она уехала.
— Должно быть, это необычно — иметь мачеху, — заметила Лиз.
— Да, — согласился я.
На самом деле я никогда не думал о Фей как о мачехе или о Брайане как об отчиме. Для меня Брайан был мужем мамы, а Фей — папиной женой. А отец с матерью как бы существовали отдельно от них.
Я остановился и начал швырять в воду обломки ракушек. Пожилая чета все так же, рука об руку, ковыляла вдоль пляжа.
— А ты знаешь, что на самом деле им всего-навсего по двадцать пять лет? — шепнул я Лиз. — Двадцать пять лет в Баньян-Бее — и ты станешь такой же, как они.
