Увидев выражение непонимания на лице Херста, доктор нетерпеливо добавил:
— Вы называете их шпанскими мушками. Считается, что они стимулируют потенцию, так? Но это средство местного применения, просто для d'excitation[26], не для приема внутрь. У молодого Стилвелла должно было быть сильное расстройство кишечника перед тем, как он умер. Воспаление внутренних органов очень сильное. Также это объясняет и то, почему пенис был все еще активен после смерти. Он был просто naif[27] или дурак, и поплатился за это.
— Мог ли он проглотить это ненамеренно? Скажем… в напитке?
Мориак пожал плечами, работая челюстями.
— Возможно. Желудок был не слишком полным. Остатки обильного обеда, бифштекс.
— Какие-либо следы насилия на теле?
— Конечно, его били, но мы должны принимать во внимание, что это нормально для той компании, в которой его нашли. Его руки были связаны, я видел шрамы на запястьях. Шрамы кровоточили, так что он вряд ли получал удовольствие от подобных забав.
У Херста все сжалось внутри. Связан и отравлен, возможно, он стал невольным свидетелем повешения человека по имени Жако, и его слабое сердце, готовое выскочить из груди от страха, — вот последние моменты жизни Стилвелла. Может, ему рот заткнули, чтобы он не кричал?
— Если я принесу вам бокал из квартиры Стилвелла, вы сможете определить, был ли напиток отравлен шпанскими мушками?
Мориак допил вино.
— Вы путаете меня с химиком, monsieur le diplomate[28]. Советую вам обратиться к этому специалисту. А я должен возвращаться к работе. Как вы заметили, морг переполнен — гнусные немцы — я уезжаю из Парижа сегодня ночью.
— Les vacances[29]? — спросил Херст с иронией.
— Mais oui[30], — Мориак был невозмутим. — К другу, его дом расположен на границе с Испанией. Я сообщу полиции, что смерть Стилвелла произошла вследствие естественных причин. Можете отправлять его домой, когда захотите.
— Мистер Моррис уже пришел? — спросил Макс Шуп.
Мадам Ренар, женщина, которая действительно была управляющей парижского филиала «Салливан и Кромвелл», чуть не подпрыгнула, когда Шуп неожиданно появился за ее столом. Она ненавидела его бесшумную походку, ей казалось, что он за ней подглядывает. Почти двадцать лет ее идеально завитая светловолосая голова склонялась, как при молитве, за столом в приемной, придавая жалкому интерьеру здания некоторый шик. Мадам не жаловала американцев — инфантильных, постоянно подтрунивавших друг над другом, слишком громко разговаривавших, с чересчур раскованными и фамильярными манерами.
