Они оба были чужаками, аутсайдерами, негритянка из Теннеси и еврей, обустраивая свою жизнь в самом шикарном городе мира дерзостью, джазом и прекрасной одеждой. Фашисты любой национальности ненавидели Мемфис и Рауля, ненавидели их импровизации, которые они продавали, словно кокаин, на улицах Монмартра. «Дегенеративная музыка» — так они называли это. — «Союз полуобезьян и евреев, которые дрессируют их для циркового представления». Фашисты ненавидели немца Курта Вейля, ненавидели Ирвинга Берлина и Диззи Гиллеспи и Жозефин Бейкер, и они даже открыли официальную выставку дегенеративной музыки, чтобы доказать это. На обложке каталога был изображен черный трубач-джазист с желтой еврейской звездой на лацкане пиджака. Мемфис вставила страницу со своим именем в рамку и повесила на стене клуба Алиби.
Она продолжала напевать вполголоса, как кукла в нарядном платье, девчонка, которая прыгнет к тебе на колени и будет заниматься любовью всю ночь. Она выдыхала мелодию, и ее голос то забирался вверх, то спускался вниз сквозь сигаретный дым и томные вздохи, проходя через все звуки, что, как казалось Раулю, были в распоряжении ее диапазона; у него были последние записи, которые доставлялись на самолете из Нью-Йорка так же, как другие импортировали икру. Мемфис никогда не пела одну песню дважды, если только клиент не платил ей за это. Мемфис всегда заставляла их платить, кем бы они ни были, и все и каждый любили ее за это, любили за дерзкую непосредственность, за бесстыдные запросы, за нахальную жадность. Мемфис, легким жестом берущая чек на тысячу франков, Мемфис, берущая реванш за все годы закрытых перед ней гостиниц и столовых и эксклюзивных туалетных комнат, куда могли войти только белые, и она пела, совершая все это. Вне сцены она была чем-то безжизненным, на сцене свет придавал ее коже блеск, и она казалась чем-то сияющим, пламенным, самая белая черная женщина на этой планете. В редкие дни, когда она не могла выступать, — не было голоса, болело горло от переутомления — она нервно ходила из угла в угол, словно собака в клетке.
Все знали, что нацисты прорвались через линию фронта в Седане, а Рауль был уверен, что они направлялись прямо в клуб «Алиби».
«Нам нужно успеть на поезд, — сказал он, — Пока не постучали в дверь, детка. Пока не появятся полицейские дубинки, пока бездна не развернется и никто и ничто уже не сможет спасти нас. Ты знаешь, что они делают с евреями и черными, как Жако? Желтые звезды. Розовые треугольники. Депортации и трудовые лагеря. Неудивительно, что Жако так и не пришел на работу».
