Анник издала нетерпеливый звук, наполовину отвращения, наполовину ревности.
— Решительно, это слишком! Я никогда не участвовала в твоих гулянках, mon cher[85], в тех местах на Монмартре, где ты бываешь, но если ты собираешься ехать с этой девицей, если ты подкупил этого человека, чтобы обмануть меня в моем собственном доме…
Фон Галбан бросился к ней: взгляд его карих глаз в отчаянии умолял ее, но Спатц опередил его. Со своей природной грацией он сунул руку в карман пиджака и достал пачку таких банкнот, каких фон Галбан никогда не видел, и предложил деньги Анник, как если бы он был паж, а она — королева.
— Я знаю, что такая семья, как ваша, где маленькие дети, а отца отсылают по делам, которые слишком опасны для того, чтобы говорить о них вслух, может оказаться в большом затруднении. Как знать, вдруг все банки закроются? Вдруг окажется слишком поздно покидать Париж? Пожалуйста, мадам фон Галбан. Примите это скромное выражение моего уважения, — у него хватило смелости погладить ее по плечу, — ради ваших девочек.
Фон Галбан видел, как она попыталась посчитать сумму в толстой пачке, понимал, что она прикидывала в уме возможности, которые могут дать ей эти деньги и какие ужасы ждут ее, если их не будет. Потом ее рука, подобно атаке змеи, резко выхватила банкноты из руки Спатца.
— Ради девочек, — сказала она натянуто. И ушла в спальню к детям.
Втроем они стояли в тишине, пока дверь за ней не захлопнулась.
Фон Галбан понял, что вспотел, его сердце учащенно билось. Он ни на что не соглашался, но все уже случилось! Он брал с собой эту незнакомую женщину — этот объект мужских желаний, эту сирену — с собой в Марсель сегодня ночью. Он должен был вести ее машину. Он должен был вступить в тайный сговор и обмануть министра вооруженных сил, Рауля Дотри, и спустить под откос свой официальный автомобиль где-нибудь за пределами Парижа. Ничего не было сказано, но все уже было решено. Он услышал свой собственный голос, как он начал составлять план, почувствовал головокружительную силу обмана, работу системы, которая загонит его в ловушку, вряд ли дав ему шанс.
— Машина… она где? — услышал он свой собственный вопрос.
— На Рю де Труа Фрер, — это была первая фраза, которую произнесла Мемфис Джонс. Ее хриплый голос завораживал, шелест акцента, напоминал о сигаретном дыме и пении.
— Встретимся на вокзале Монпарнас, — сказал он Спатцу. — В полночь. Для меня будет редким удовольствием сопровождать твою подругу на юг.
