Важная роль в идейной структуре романа отведена образу «преподобного» Джима Кэйси, бродячего проповедника, внешне не многим отличающегося от тех, среди которых ему случается ораторствовать. Главное, что выделяет Кэйси — его поиски ответа на вопросы о добре и зле, о предназначении человека. Вместе с Томом Джоудом читатель знакомится с Кэйси в переломный для него момент, когда он подвергает сомнению как свое право поучать других, так и справедливость христианской религии. Грубая реальность жизни хорошо знакома Кэйси, и он (как и сам Стейнбек на пути от ранних романов к «Гроздьям гнева») начинает прозревать, что в печальной участи простого человека повинен не произвол темного, мистического начала, а действие совсем иных, земных сил, которые «дышат прибылью и едят проценты с капитала».
«Я все силы отдал на борьбу с дьяволом, потому что в дьяволе мне чудился самый страшный враг, — говорит Кэйси. — А сейчас нашей страной завладел враг посильнее, и он не отступится до тех пор, пока его не изрубят на куски». Первым из героев романа Джим Кэйси вступает на путь сознательной борьбы с притеснителями трудящихся. Он участвует в схватке с полицейскими, добровольно идет в тюрьму, чтобы выручить Тома, а затем возглавляет забастовку на фруктовых плантациях. Сохраняя верность правде образа, Стейнбек дает понять, что в глубине души Кэйси не отказался от религиозных заветов непротивления и жертвенности. Но его этические убеждения имеют мало общего с той формой, которую обретает христианство в практике различных бродячих сект, обрисованных в «Гроздьях гнева» без малейших признаков симпатии.
Подобно некоторым персонажам других книг Стейнбека, Кэйси творит свою собственную «естественную религию», где центральное место занимает не бог, не природа, а человек-труженик. «Долго я сидел и думал и вдруг сразу все понял, — вслух размышляет Кэйси. — Зачем нам нужно сваливать все на бога и на Иисуса? Может, это мы людей любим? Может, дух святой — это человеческая душа и есть? Может, все люди вкупе и составляют одну великую душу и частицу ее найдешь в каждом человеке?» И особенно выразительно звучат его слова над гробом старика Джоуда — первой из многих утрат, понесенных этой семьей. «Я не знаю, какой он был — хороший или плохой, но это не важно. Важно то, что он был живой человек».
Мысли автора и самодвижение характеров складываются в «Гроздьях гнева» в гармоническое художественное единство. С особой силой неразрывность философской концепции и наглядного материала действительности проявляется в разработке важнейшей темы произведения — темы величия и благородства простого человека. В примитивных на первый взгляд Джоудах писатель открывает целый мир красоты и поэзии. Он прославляет их жизненный инстинкт, преодолевающий отчаяние и ужас смерти, и выделяет главное в совокупности их устремлений — страсть к труду, к созиданию. Пламенно-вдохновенные или взволнованно-лирические авторские отступления, роль которых в романе можно сопоставить с ролью Хора в античной трагедии, в наиболее патетических местах отчетливо перекликаются со знаменитыми ритмами «Антигоны» Софокла: «Много есть чудес на свете, человек, — их всех чудесней». Утверждение духовных ценностей, заложенных в каждой личности — звучит ли оно в ярких публицистических обращениях к читателю или же раскрывается в характерах Джоудов и Джима Кэйси, — занимает центральное положение в идейно-художественной структуре народной эпопеи Джона Стейнбека. Этому возвышенному гуманизму, сочетающемуся с четкой общественной позицией, с пафосом обличения, роман «Гроздья гнева» и поныне обязан своим почетным местом среди выдающихся произведений американской литературы критического реализма.
