Только по одной работе Семеркет опознал бы в них царские украшения. Но о еще большем говорили иероглифы, сделанные золотом и серебром на слоновой кости и электре. Каждая надпись заявляла, что это принадлежит фараонам и их сыновьям из далекого прошлого, чьи имена были столь же легендарны, как имена богов.
Пораженный и зачарованный, чиновник взял драгоценное сердце-скарабея и высоко поднял, чтобы прочитать при слабом свете звезд надпись на нем. Имя женщины-фараона Хатшепсут смотрело на него с золотого брюшка. Он торопливо начал брать другие украшения. Картуши с именами Тутмоса, Аменхотепа, Нефертари блеснули один за другим. Но самым проклятым было имя царицы Таусерт, написанное на великолепном золотом браслете рубиновыми кабошонами — то было самое крупное украшение из имущества Ханро. Семеркет однажды уже видел нечто подобное: браслет в точности подходил к кольцу-серьге, которую они с Кваром нашли в пепле костра в Великом Месте.
— Ханро! — выдохнул он.
— Я ведь получу за них высокую цену, Семеркет? Они хорошего качества, верно?
— Где ты их взяла?
Женщина упорно не встречалась с ним глазами.
— Я уже сказала — от мужчин. Главным образом, от тех, которые работают в гробнице. Я заставляла их давать мне драгоценности за… За то, что я для них делала. Ты ведь не собираешься ревновать, правда? Я всегда была с тобой честна насчет этого. Но с послезавтрашнего дня я больше никогда…
— Вот это — кто это тебе дал?
Он поднял усыпанный рубинами браслет королевы Таусерт.
— Панеб.
— А это?
— Кольцо из ляписа? Думаю, это Аафат.
— А это? — спросил он, держа золотую пектораль и сердоликовую фигурку богини-змеи Меретсегер.
— Это дат мне Сани… Семеркет, почему ты так на меня смотришь?
Дознаватель покачал головой, пытаясь найти слова.
— Ханро, ты знаешь, откуда все это?
— Да, конечно. Мужчины покупают это на свое жалованье. У торговца, кажется, по имени Аменмес.
— А ты сама видела этого человека?
Голос Семеркета прозвучал так резко, что она попятилась в смущении и испуге. Женщина покачала головой.
— А кто-нибудь другой в деревне его видел — кто-нибудь, кроме Панеба и его людей?
— Не знаю… — слабо ответила она. — Семеркет, ты хочешь сказать, что мои драгоценности ничего не стоят? Что я не смогу их продать?
Он печально покачал головой.
— Я говорю, что если ты когда-нибудь попытаешься продать хоть одно из них, тебя схватят. Я даже сомневаюсь, что ты дотянешь до суда, прежде чем тебе накинут петлю на шею.
Она широко раскрыла глаза:
